— Идемте, благородный лорд, — согласилась я, пытаясь настроиться на деловой лад.

До дома было недалеко. Мы дошли быстро. Гавейн предложил мне вина, и я не стала отказываться. Себе он тоже налил, но к чаше так и не притронулся. Посидел возле очага, глядя на меня все так же серьезно.

— Итак, — сказала я, чувствуя себя совершенно опустошенной. Мне вдруг стало как-то все равно, о чем пойдет речь. — О чем вы хотели поговорить?

— Моя леди, — он быстро развернулся ко мне. — На прошлой неделе мы с сыном вернулись из Поуиса. Я удивился, когда понял, что слухи о вас и Бедивере все еще гуляют по крепости. Ведь, казалось бы, после поединка они должны были прекратиться. — Он помолчал, глядя на меня с ожиданием. — А потом ко мне пришел Медро. Мы разговаривали. Он доволен. И он утверждает, что слухи правдивы…

— Все слухи в крепости начинаются с Медро. Что вас удивляет?

Он быстро встал и подошел к распахнутой двери, глядя на стены и далекие поля.

— Моя госпожа, — произнес он низким, каким-то больным голосом, — не надо играть со мной. Я знаю, что половина слухов — ложь. Медро сам это признал. Но он говорит, что в них есть и доля правды. Я знаю Бедивера много лет… И у меня есть глаза. Мне Медро не может лгать.

В воображении я много раз переживала подобный разговор. Но теперь, когда дошло до дела, я чувствовала только усталость и, как ни странно, облегчение.

— И почему же Медро пришел к вам? И почему он не может вам солгать?

— Он заходит иногда. Поговорить. Редко, очень редко. Вы знаете это, миледи. Я единственный, кому он не может лгать, и я думаю, что это приносит ему некоторое облегчение. К тому же я знал нашу мать чуть ли не лучше, чем он. Моя леди, так это правда?

Я молчала. Он смотрел на меня в упор. Я чувствовала, как краснею.

— Пожалуй, я пойду, — сказала я.

— Нет, миледи. Ради нашей дружбы, прошу вас не уходить. Сядьте.

Я снова села, а он уселся напротив меня. Ему было так плохо, что я даже пожалела его. И Артура.

— Это правда, — тихо сказала я. Голос не слушался. Пришлось сделать глоток вина. — Я спала с Бедивером. Все остальное — и наш заговор, и наше предательство — все ложь. Но то, что было между нами — правда.

Он долго молчал, а затем резко произнес:

— Этому следует положить конец!

— Господи! Да если бы мы могли! Мне не хватит сил. Мы же пробовали. Бесполезно. Мы нужны друг другу.

— Миледи, милорд Артур — ваш муж. Вы понимаете, что это будет значить для него? Если правда откроется? К тому же Братство не поверит, что вы виновны только в этой связи. Обязательно будут говорить: «Императрица и этот заморский военачальник задумали свергнуть нашего законного императора!» Прелюбодеяние и измену не станут разделять. Мы одним махом потеряем вас, Бедивера и заодно нашу веру друг в друга. Моя леди, как вы можете? Это же все равно, что проломить стену щитов, и Медро это знает. Если он решит ударить, наша защита растает, как туман под ветром.

Меня бросало то в жар, то в холод. Передо мной на столе стояла чаша. Красивая. Бронзовая, с серебряной чеканкой, изображающей птиц. Гавейн получил ее в подарок от какого-то ирландского короля. Я взяла чашу, повертела в руках, выпила глоток… Могу сказать, что завтра же прекращу… Но ведь не прекращу же. Не смогу. Хочу, конечно. Ради безопасности королевства, ради Артура… Но этого недостаточно.

— Друг мой, — проговорила я с трудом, — вспомни: однажды любовь сделала тебя клятвопреступником, со мной случилось то же самое. Я не могу с этим покончить. Постарайтесь понять.

— Моя леди. — Гавейн коснулся моей руки, и я подняла глаза: теперь на его лице осталось только страдание, холодность и отстраненность исчезли. — Что я должен сделать?

— Наверное, сказать Артуру. — Я сама удивилась собственному голосу, грубому и хриплому.

— Я не могу предать вас.

Слова меня удивили. Но, похоже, он говорил всерьез.

— Но это ваш долг. Вы приносили клятву Верховному Королю. Лучше пусть Артур узнает от вас, чем от Медро и его приятелей, и пусть узнает только он. Тогда он придумает, как ослабить удар… — Гавейн, не соглашаясь, помотал головой. — Если не скажете вы, то кто скажет? Это не предательство. Мы уже предали себя. Дальше некуда.

— Я считаю себя вашим другом. Мой сын чтит вас превыше Пресвятой Богородицы. Бедивер был мне братом с тех пор, как я впервые прибыл в Камланн. А в последние месяцы он боится говорить со мной. Как я могу предать вас позору, ссылке или смерти? Как я смогу сказать милорду, что его жена и его ближайший друг изменили ему? Если ваша связь обнаружится, то пусть это произойдет не по моей вине. Но я умоляю вас, моя леди, вы же любите мужа, друзей и королевство, прекратите это. Я бы умолял Бедивера, но уж если вы меня не слышите, то он и подавно не услышит.

Рыцарь пребывал в отчаянии. Его на части разрывала любовью ко всем нам.

— Хорошо, — сказала я. — Постараюсь. — Я даже наполовину поверила, что смогу это сделать. Больше всего мне хотелось умереть. А ведь и в самом деле это выход. И конец всем нашим проблемам. И не надо больше бояться, что истина откроется. Вот только умирать не хочется. Хочется к Бедиверу. Может, мы как-нибудь сумеем всех обмануть? Может, ситуация в Камланне как-то поменяется…

Я допила вино, надеясь успокоиться, и вернулась с Гавейном в Зал.

Я договорилась о свидании с Бедивером. В Камланне много места. Постройки занимали едва ли половину. На восточном склоне кое-как пристроились несколько заблудших деревьев, молодых дубов, берез и зарослей ольхи. Нечего там было делать людям. У самой стены притулился какой-то сарай. Вот там мы и собирались встретиться. Бедивер пришел раньше меня. Еще спускаясь с холма, я услышала, как он напевает ту самую песенку, которую играл Гавейн в Зале.

Рыцарь