– Нет опыта людям в глаза смотреть? Здесь черным по белому – в глазах этих горе чужое улеглось.

– Мама, успокойся. В этом городе не каждый успевает в глаза людям смотреть, а потом они здесь все время вниз смотрят.

И вовсе не стыд папа имел в виду. Он коротко объяснил и без того понятное бабушке:

– Очень скользко.

И это была истинная правда голого факта. Я так и не успел понять или полюбить город Санкт-Петербург, он не внушал мне благоговения, восторга или хотя бы дружелюбного панибратства, однако была одна штука, которая приводила в ужас, – гололед в Питере. Я никогда не мог с ним справиться, и, сколько я знаю, никто из моих близких тоже. Гололед и постоянная потребность все время концентрироваться на подошвах собственных ботинок – это, конечно, своеобразная медитация, но точно не для продвижения по духовной лестнице. Уже по зрелом размышлении приходится учитывать и этот фактор для составления психологического портрета петербуржца. Во всяком случае, я всерьез думаю, что гололед вполне мог послужить причиной некоторого духовного отставания нашего соседа Славика.

– Скользко не скользко, это не оправдание! – настаивала бабушка.

– Мама, погоди.

Бабушка презрительно фыркнула.

– Что делать будем, скажи лучше? – настаивал папа.

Бабушка отвернулась и теперь смотрела в окно.

– Мама, убьют человека ни за что ни про что. Либо ее, либо его.

Бабушка посмотрела на отца мудрыми глазами. И теперь она уже не капризничала, не ребячилась.

– Эх, эх, эх… В этой истории непременно кто-то кого-то убьет. Убьет, убьет.

Она так часто повторяла это слово, что отец поежился.

– Ну и нам как?

Бабушка подалась вперед, положила на стол свои морщинистые руки и совершенно безапелляционно заявила:

– Нам не нужно вмешиваться.

– Мама…

– Сынок, они нам посторонние. Мы не можем.

Всякое я видел, но чтобы папа рассердился на бабушку! Это в России у него нервы напряглись. Это Петербург его довел. И на моей памяти подобное больше не повторялось. Хороший сын в нем обычно брал вверх. Но на этот раз он точно вышел из себя.

– Кто нам чужой?

– Они. – Бабушка мотнула головой в сторону окна. – Они нам посторонние.

– Они?! Это Люся тебе чужая? Это Люся тебе посторонняя?!

– Нет, Люся – наша.

– Вот и они – братья мои.

– Я их не рожала.

– Это моя страна была! Это братья были мои. Меня так учили. Бывают братья бывшие? Разве, мама, бывают?

Бабушка махнула рукой. Не устало, не презрительно – она просто признала поражение:

– Успокойся. Помогу.

– Как?

– Еще не знаю. Надо подумать.

Когда Славик проснулся, оглядывая стены в полутемной гостиной, то некоторое время он, как и полагается, пребывал в паническом оцепенении – никак не мог сообразить, где он. Со скоростью долетевшего оскорбления в голове Славика мелькали страницы его тусклой биографии. В ней было очень мало событий. Настолько мало, что до последних умопомрачительных приключений он добрался стремительно. Отчего-то он не узнавал места, в котором проснулся. Славик подумал было, что его украли, взяли в заложники и будут держать до тех пор, пока он не убьет… Кого-то… Кого только? Он никак не мог вспомнить. Славик вскочил и подобрался к двери в коридор. Он приложил свое мясистое ухо к щели, прислушиваясь к звукам. Было тихо. Он приоткрыл дверь и воскликнул от страха – моя сестра Светка напугала мага, появившись в коридоре в фосфоресцирующей в темноте футболке с черепами.

– Бабушка, он проснулся! – заорала Света и равнодушно прошла мимо Славика к уборной.

Славика немного отпустило – так он выяснил, что находится у нас, хотя совершенно не помнил, почему же заснул здесь.

Он добрел до кухни и увидел там бабушку. Она чистила картошку и бросала ее в большую миску с водой. Очистки падали в мусорное ведро, стоящее у ее ног. Славика посетило легкое дежавю, но ничего конкретного он не вспомнил, память заблокировала пережитой кошмар, запрятав его в своих тайных комнатах. Бабушка молча кивнула соседу. Он припал к тазику с водой, куда бабушка кидала чищеный картофель, и пил, пока картофелины боксировали его по лицу и падали на пол. Допив, Славик выдохнул, отдышался и сказал:

– Я должен его убить!

– Кого убить? Помнишь?

Славик похолодел. Еще только произнося свое «убить», он все еще рассчитывал, что это смутное знание – всего только омерзительное послевкусие страшного сна. Но нет. Армянская старуха не удивилась, и потому все так, как оно есть.

– Подними картошку. – Бабушка раздраженно подтолкнула к раковине убежавший клубень. Сосед бросился поднимать просыпанное.

– Я придумал. Я его убью сам! А потом для виду повожу над фотографией, и выйдет, что это мое колдовство его убило.

– Ты ж не помнишь – кого.

– Фотография вроде была, – неуверенно промямлил Славик.

Кончиком ножа бабушка подвинула к соседу снимок Горькой мамы. Едва взглянув на лицо мамы Фиры, Славик рухнул без чувств.

– Люся, опять укол нужен! – крикнула бабушка.

Вошла мама, взглянула на соседа и констатировала:

– Вряд ли ему нужно успокоительное.

Пока женщины хлопотали над Славиком, пока я и мои сестры, как всегда, пытались проникнуть в суть явлений, происходящих у нас дома, пока мы манкировали свои занятия, уроки и даже бесхитростные свидания ради одной только цели – не пропустить очередной виток биографии Хачика Бовяна – нашего отца, сам Хачик наводил справки.

Хачик сидел в своем ангаре, окруженный обувными коробками. Рабочий стол был перенесен прямо на середину, и потому коробки, еще не гнутый картон, упаковочная бумага, слои кож, рулоны целлофана – все это создавало вокруг него странноватые укрепительные сооружения. Телефон, мобильники, какие-то бумажки кругом со странными пометками. Двери в ангар были распахнуты, и, чтобы удерживать хоть какое-то тепло, безумный Гагик и его неразлучные товарищи приволокли обогревательную пушку. Они приобрели ее за гроши у вороватого администратора какого-то сериала. Что ж, Хачик готовился к серьезной войне, а для вступления в нее нужно было серьезно, очень серьезно подготовиться. Со всех возможных и невозможных мест, из всякого самого наивного, крошечного, неприметного источника потекла к нему информация. В открытые двери ангара приходили люди, в основном кавказцы – хмурые автомеханики, приземистые сапожники из глухих лавчонок, ночные бомбилы-таксисты, повара ресторанов, окраинных шалманов, музыканты-народники, обслуживающие многолюдные свадьбы, студенты и даже служители культа. Они несли информацию. Они делились слухами, байками, сплетнями, которые распространялись в «людской».