Генерал-майор Василий Аракчеев, вида безобразного, с волосами жесткими, что из-под парика немецкого на виски лезли, был в том не согласен и требовал утверждения виктории первой:

— Не ради же Перекопа мухами солдаты наши по степям дохли! Надобно ныне дальнейшие выгоды из успеха изыскивать…

— А чем армию накормим? — ехидно вопрошали у Миниха.

— Назад — к винтер-квартирам! — призывал генерал Гейн. Миних долго терпел, потом громыхнул жезлом своим.

— Довольно! — заорал, весь красный от натуги. — Надоели мне плутования ваши. Коли мы к татарам забрались, так надо все горшки на кухне им переколотить. А лошадей своих из татарских же яслей накормим! Сидеть же в Перекопе нельзя — надо идти и весь Крым брать. Клянусь именем господним, когда до Бахчисарая доберусь, я там камня на камне не оставлю… все переверну!

Принц Гессен-Гомбургский поднялся резко, напуганный:

— Безумствам вашим я не слуга. К тому же болен я… Миних отомстил трусишке — по справедливости:

— Больным отныне, дабы зараза не пристала, руки не подавать! И никто принца за стол свой сажать не смеет, ибо хвороба его прилипчива… Выносите литавры! Пусть бьют поход!

Армия, гулко топоча, дружно вставала от костров. Принц Гессен-Гомбургский разъезжал по лагерю на лошади.

— Бедненькие вы мои, — говорил солдатам, — мне жаль вас. Сатанинская душа в Минихе: он вас в Крым на погибель завлекает…

А стратегия фельдмаршала была проще репы пареной: он требовал от армии лишь одного — маршировать, пока ноги тащат.

— Райские кущи ждут нас, — вещал он, трясясь в карете… Чтобы отпугнуть татар подалее от армии, Миних к ночи повелел генералу Гейну в авангард выступить. Пошли враскачку гренадеры, драгуны тронулись, землю сотрясая, ускакали вперед казаки. Донцы с ходу вломились в стан вражеский, и Каплан-Гирей бежал от них. Но Гейн, подлый, казаков не поддержал в отваге: он провел ночь в мунстровании полков своих. Татары увидели, что за казаками никто не идет более, и порубили их всех. Острым клинком вонзился в небеса рассвет, когда к Гейну подпылил Миних — с армией и обозами.

— Брось шпагу, подлец! — обрушился он на Гейна. — Я тебя в авангард для боя выслал, а ты, шмерц худой, героев ранжируешь?

Давно уже не видели Миниха в таком гневе. Разорвал на Гейне мундир, ботфортом в бешенстве колотил Гейна под тощий зад:

— В строй, собака… рядовым! Пожизненно солдатом… так и сдохнешь! Лишить его дворянства…

Напрасно Гейн, на колени рухнув, молил о пощаде. Его затолкали в строй, на плечо взвалили тяжеленное ружье. Тут к нему подошел мальчик-офицер князь Василий Долгорукий и при всех треснул его по роже.

— Ой, не бей меня! — завопил Гейн. — Я генералом был…

— Можно бить, ибо уже не дворянин ты. Шагай вперед, хрыч старый.

Зарокотали барабаны. На шее юного офицера трепетал шарф белый. Перчатки с крагами высокими, до локтей. Жарило солнце сверху.

И здесь в очах сего героя виден жар, И храбрость во очах его та зрима, С которыми разил кичливых он татар! Се Долгорукий он и покоритель Крыма…

Так будут писать об этом мальчике позже.

Пылили пески, а из расщелин земли разило серой.

— Быдто в ад шествуем, — рассуждали офицеры. Пастор Мартене заметил, что спаржа кончилась.

— Ну и бог с ней, — печально отвечал Миних… Бризы морские не остужали жары полуденной. Лица, затылки и руки солдат были от загара багрово-красными.

Белые соцветия горчайшей полыни утром всходили солнцу навстречу. А к вечеру живность степная уже сгорала на корню. К ночи все травы, безжалостно убитые солнцем, катились в незнаемое шуршащими клубками перекати-поля. Но кое-где, упрямо и презлюще, напролом вылезал из земли дикий и яростный варвар — чеснок! Живучий, он не сдавался…

— И нам ништо, — веселели в шеренгах. — С чесноком-то мы татарина сдюжаем.

Еще бы Если обоз притащил… хлебца ба!

Пастор Мартене проснулся в обширной карете Миниха:

— Не слишком ли ты увлекся, друг мой? Может, принц Гессенский и прав, говоря, что лучше было бы — назад повернуть?

— А мы с тобой сейчас не в Европе, — резко отвечал Миних другу. — Если бы я водил за собой армию какого-либо курфюрста, я бы и повернул на винтер-квартиры. Но всевышний, явно благоволя ко мне с высоты, вручил мне армию русскую, а эта армия любит, когда ей приказывают властно: вперед!

Армия дружно топала. Вспыхивали песни и гасли в отдалении авангардов. До отчаяния'было еще очень далеко.

Так же далеко, как и до Бахчисарая!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Кто на Руси не знает сыщика Редькина? Все знают. Особенно памятен он ворам, разбойникам, краденого перекупщикам, девам блудным и прочим народам независимым… Редькин был человеком смысла, и зачем небо коптит на белом свете — это он знал твердо:

— Состою при уловлении сволочи. Человеку российску ныне вздохнуть не мочно от притеснений казенных. Где бы ему дома покой дать, ан — нет: воры всякие последний кусок у него отымают…

Этот Редькин в сыщики из крепостных мужиков вышел. Был он зверино-жесток.

У него под караулом многие «естественно» помирали. В отместку воры жену Редькина насмерть побили, детям Редькина ноги на костре пожгли. Но это его не смирило, только озлобило. Казнил же он ворье таким побытом — кулаком по башке трахнет, после чего вора можно тащить на кладбище.

Одно вот плоховато: был Редькин в ранге капитанском не умней тех молодцов, коих излавливать по присяге обязан. И текла под окнами сыскной конторы его величавая матерь Волга (рыбки от нее на всю Русь хватало). Шумела, цвела и голосила ярмарка у Макария! Чаще всего долетало оттуда родное, всем понятное, привычное:

— Кара-а-аул… гра-абят!

Всю зиму прошлую, когда Ваньке Каину привелось Потапа на Москве встретить, Ванька игры господские разумом постигал. Недавно царица Анна Иоанновна (сама игрок в карты отчаянный) издала указ, чтобы картежников ловить, деньги у них отбирать, а коли кто из игроков «подлого состояния» обнаружится, того брать в батоги нещадно… Конечно, плод запретный слаще: после указа этого стали метать картишки пуще прежнего. Только теперь при дверях закрытых.

Для обучения обману игорному ездил Ванька Каин в проезжее село Валдай, где красота и распутство женщин издавна на Руси-славились. Здесь же и шулерская академия находилась. Валдайцы учили играм — в фараон, в квинтич, в пикет, в бириби и прочие науки. Постигнув тайны игры, Ванька Каин приоделся гоголем и завелся до весны по блинным да по питейным московским.

А там по временам тогдашним вот такие песни распевались:

Дверь в трактиры Бахус отворяет, полны чаши пуншем наполняет. Там дается радость, в уста льется сладость. Дайте же нам карты — здесь олухи сидят…

Какая там война? Какое рабство народное? Таким ребятам, как Ванька Каин, это все ни к чему. По кабакам да притонам, словно золотая рыбка, он плавал.