— А что еще можно делать, если не спится? — простодушно признается Временный консул.

Змий понимающе кивает, поудобней устраивается в кресле и выжидающе смотрит на своих слушателей — этакий строгий университетский преподаватель, который готов прочесть лекцию на философскую тему прямо в темном пространстве этой мрачной бронированной кабины, освещаемой лишь зеленоватым свечением обезумевших после долгой спячки приборов, под шум двигателя, рычащего на крутых поворотах лесной дороги. Он начинает с цитаты Платона, напоминая, что, по мнению этого великого мыслителя, любовь свидетельствует не только о человеческой ограниченности, но и о возможности человека эту ограниченность преодолеть. (Тут машину сильно встряхивает на ухабе.) Ибо человеческая страсть или вожделение нарастают постепенно, как бы поднимаясь по некой лестнице, — от низкого к высокому, от конкретного к абстрактному, от физического к духовному. (Тормоза жутко визжат на очередном зигзаге.) И вот такое постепенное восхождение или саморазвертывание любви в конечном счете становится высшим вознаграждением для разумного любящего существа, поскольку позволяет ему понять, что всё то, чем его влечет к себе объект страсти, имеется, в принципе, также и в других подобных объектах, а понимание этого освобождает человека, делая его любовь независимой от любого ее конкретного объекта и тем самым превращая ее в поиск общего в красоте всех иных объектов, что, в свою очередь (теперь двигатель ревет на крутом спуске), ведет его к сверхтелесному, то есть к красоте духовной, а от нее — к общей идее красоты как таковой.

— Красота как таковая… — умиляется консул. Видимо, в его воображении эти слова вызывают образ обладательницы взятой напрокат красной шерстяной шапки.

Вот именно. В этом весь секрет, вся тайна любви. У нее нет общей формулы. Каждый должен найти ее сам. И поэтому Эрос — он не бог и не человек, он — демон. Жестокий, грязный, босой, нищий, бездомный, живущий на улице демон, обладающий силой связывать божественное с человеческим, вечное с преходящим. Вот почему Сократ…

Снова визг тормозов. Теперь бронемашина резко тормозит на крутом подъеме. Старший водитель вдруг решил проверить, не разболталось ли шарнирное соединение прицепа от тряски и бесконечных поворотов на извилинах тяжелой холмистой дороги. Он выходит с фонарем в руках и несколько раз с озабоченным видом обходит вокруг прицепа, потом так же внимательно осматривает платформу, чтобы убедиться, что веревки, которые удерживают гроб, не расслабились по пути. Луч фонаря пляшет в темноте по сторонам, пока он неторопливо ходит вокруг бронемашины, дотошно проверяя вверенное ему могучее, но дряхлое чудище, и видно, как снежинки медленно кружатся в полосе света. Видимо, осмотр почему-то оставляет его в сомнении, потому что, вернувшись в кабину, он велит младшему брату уступить руль, чтобы самому повести машину дальше по опасной дороге.

— …Сократ не отталкивает любовь молодого Алкивиада, хотя в то же время отказывает ему в окончательной близости.

— Почему?

— Потому что дистанция в любви есть необходимое условие ее истинности. Сохранение дистанции, вопреки тому желанию двух половинок соединиться, которым вы все так восхищаетесь. Платон категорически утверждает, что окончательно соединяться нельзя. Подлинная страсть, подлинное желание красоты, стремление к ней должны всегда оставаться незавершенными, истинная любовь всегда должна находиться в динамическом, неравновесном состоянии, переживая колебания огромной амплитуды, которые в высших своих, крайних точках могут привести человека как к высочайшим духовным подвигам, так и к самым бесстыдным, грязным поступкам.

— Как это верно! — восхищенно бормочет старый мошавник.

Вовремя ты пришел, сержант, самая пора сменяться, только я, пожалуй, еще задержусь здесь с тобой немного — всю смену, понимаешь, всё было тихо-спокойно, а вот в самый последний момент перед твоим приходом озадачило меня вдруг… да ты сам посмотри, вот тебе бинокль, видишь — вон там вдали, где спуск начинается, видишь? Странное что-то такое прет из тумана, махина какая-то непонятная, и прожекторами бьет далеко… не пойму, то ли это пришельцы какие на Землю спустились, не зря про них в последнее время талдычат, то ли мне, старому дураку, и впрямь стало мерещиться по ночам, как солдаты мои говорят. Нет, ты посмотри сам, у тебя глаза помоложе… Как думаешь, может, разбудить дежурного офицера, а? Говоришь, машина какая-то? Ну, тогда ладно. Нет, ты не думай, я не спятил. Просто, понимаешь, служу уже чуть не полвека, лучшие, как говорится, годы отдал, а сейчас вот никак не разберу, что к чему, всё у меня в голове перемешалось, то ли я еще в армии, то ли уже стал гражданский человек… Ну, сам посуди, как это может быть, чтоб такая вот секретная военная база, чуть не город целый под землей, самое, понимаешь, заповедное укрытие для главного начальства, можно сказать — святая святых, знаешь, как ее охраняли? — и вдруг на тебе, стала музеем для туристов, входи себе всякий, кто хочет, смотри повсюду, вот тебе всё самое секретное напоказ! А мы ж тогда зачем здесь? Что охраняем?

Нет, а ты-то хоть сам знаешь, милок, чего тут под нами находится? Ты, я вижу, из молодых, недавних, так я тебе скажу — лифт тут, ну прямо словно в преисподнюю — на десять этажей вниз, да и там еще дна не достает, еще под ним невесть на сколько метров самое сверхсекретное дно и находится. А настроено там такое — даже не спрашивай! И апартаменты для начальства, и кабинеты для офицеров, и склады на много лет, и семейные квартиры для долгого пребывания, и кухни, а холодильники в них чуть не на квартал целый длиной… И больница, а как же без больницы, с операционными и с залом для рожениц, всё есть, на случай всякого случая — и против радиации, и против взрыва, против всего… Так-то вот, милок!

Да, прав ты, я уж и сам вижу, что машина. Чудная какая, скажи?! Бронированная! Из старых, видать, из списанных. Кого ж это несет в такую ночь? Свои, видать, вон как прямо едут, не скрываются. Вот, говорят, нету у нас теперь врагов, стали наши бывшие враги все до единого нам теперь друзьями, отложили нам конец света, и бомбы, мол, нынче у всех на складах гниют. А что террористы там и тут шастают, так из-за одного безумца-самоубийцы незачем, говорят, целый подземный город содержать и деньги на него тратить. Вот мы с тобой и стали теперь не то солдаты, не то прислуга при музее да официанты при гостинице, и все наши обязанности — развлекать заезжих гостей представлениями на экранах. А я тебе так скажу — нельзя так, неправильно. Кто тебе поручится, что мир этот всеобщий на самом деле наступил? А ну какая новая угроза снова появится, неожиданно, — где тогда прятаться прикажешь, а? То-то! Нет, ты уж как хочешь, а лично я, если вижу, что на меня какая-то штука такая непонятная из тумана прёт, я на всякий случай уши навострю и глазенапы тоже. Да ты смотри — она же за собой настоящий гроб тащит! Металлический! С чего бы это…

«Небольшой крюк» к туристскому комплексу, открытому на бывшей секретной военной базе, на деле обернулся растянувшейся на два часа мучительной ездой, сначала по зигзагам крутых подъемов, потом по длинному и почти такому же крутому спуску. Путники устали, и, когда у въездных ворот машину останавливает пожилой, седоватый сержант и, сверкая множеством металлических зубов, решительно заявляет, что без специального пропуска всякому военному транспорту въезд на базу воспрещен, никто уже не имеет сил. Захватив с собой личные вещи, они отправляются вслед за сержантом в гостиницу, оставив бронемашину за воротами. Гроб тоже остается снаружи — сверкающий заиндевевшим металлом, открытый всем взглядам, им даже лень набросить на него какое-нибудь покрытие. Идти приходится несколько сот метров, и всё это время суровый сержант молча, воинственно вышагивает впереди. Однако в гражданскую гостиницу, которая находится на пол-этажа ниже уровня земли, гостей так и не впускает, ссылаясь на слишком поздний час. Вместо этого он ведет их в помещение охраны. Это небольшой зал с открытой печью, у огня которой греются трое солдат. Приезжим выдают одеяла и матрацы и предлагают устраиваться на покой. Утром явится дежурный офицер, проверит документы и тогда впишет их, как полагается, в гостиничную регистрационную книгу.