От одной мысли о нем ее начинает трясти как в лихорадке, странно немеет затылок, а горло сжимают спазмы, и до такой степени, что она полностью теряет над собой контроль и думает лишь о том, поцелует он ее или не поцелует… Словно она не взрослая женщина, а сопливая семиклассница, у которой все мысли только о мальчиках и поцелуйчиках… Но разве она позволила бы подобное к себе отношение, если бы не чувствовала и не понимала, что Денис не притворяется и действительно испытывает то, о чем она запрещала себе думать и к чему, вопреки призывам здравого смысла, все время возвращалась и в мыслях, и в воспоминаниях?

И эти воспоминания приобрели уже злокачественный характер, потому как зачастую, переплетаясь с фантазиями и мечтами, превращались в столь откровенную и очевидную блажь, до такой степени причудливую и нереальную, что она утыкалась лицом в подушку и ревела от души, после чего приходилось переворачивать подушку другой стороной, настолько она промокала от слез.

Вот и сейчас слезы текут по лицу независимо от желания не думать об этом человеке, который должен ей быть безразличен, хотя бы уже по той причине, что ничто не связывает их в этой жизни. Просто не должно связывать, потому что нет у них взаимных интересов, нет и не будет… С Вадимом иначе: у них общая работа и проблемы тоже общие… И во время не очень частых встреч им бывает совсем не до поцелуев и выяснения отношений, поэтому и до постели до сих пор не дошло, не то что с Барсуковым. С ним она почти переступила ею же самой обозначенную границу, допустив то, чего не позволяла Вадиму даже в мыслях. И прежде всего она сама виновата в том, что разрешила этому жалкому менту постоянно распускать руки и приставать к ней с недвусмысленными предложениями. И с какой стати она так раскисла перед ним, растеклась, точно блин по сковородке? В ее жизни встречались и более симпатичные, и более разговорчивые мужики, чем этот замордованный службой подполковник. И самое главное, в его отношении к ней нет и намека на любовь. Сплошное вожделение, слегка прикрытое неким подобием чувств, на которые она пусть тайно, но все-таки рассчитывала.

На плите закипел чайник. Людмила машинально сняла его с огня и застыла на месте, с трудом соображая, что же делать дальше. Время опять подходило к полуночи, а она до сих пор не знала, вернулся ли домой Денис после двухдневного отсутствия. Хотя узнать это не составляло никакого труда. По шагам за стеной она определила, что Максим Андреевич еще не спит, но, как ни старалась, так и не смогла найти убедительную и достаточно естественную причину, чтобы позвонить старику и успокоить свое растревоженное сердце.

И тогда, не придумав ничего лучшего, она сняла трубку и набрала номер Антонины. Подруга ответила сразу, словно ждала ее звонка, но если даже и не ее, то мастерски это утаила и даже не удивилась, когда Людмила потребовала, чтобы она немедленно, ну просто незамедлительно, приехала к ней. Только заворчала:

– На чем, интересно, я приеду? На метле или на швабре? Почитай, через все село добираться придется… – И тут же перешла на деловой тон: – Хорошо, сейчас что-нибудь придумаем! – И положила трубку.

Через полчаса на крыльце послышались знакомые шаги, и Людмила распахнула дверь навстречу своей подружке, в очередной раз убедившись, что если Антонина Веденеева пообещала что-нибудь придумать, то, будьте уверены, придумает обязательно.

Еще четверть часа ушло на то, чтобы снять шубу, валенки, повертеться перед зеркалом и между делом рассказать, как пришлось идти на поклон к соседу, чтобы он попросил ребят, патрулирующих на «уазике» ночные улицы, подбросить Антонину к дому Людмилы. Келлера она подняла с постели, и Александр Генрихович спросонок ее, конечно, отругал, но оперативному дежурному позвонил, и тот прислал машину, хотя тоже долго ворчал по поводу неугомонных девок, которым и ночь не в ночь, когда в одном месте свербит.

– Ну, что у тебя? – Тонька наконец успокоилась и присела на скамеечку возле обогревателя. Будто избавляясь от ночного холода, она зябко поежилась и еще плотнее закуталась в большую пуховую шаль. И только тут заметила покрасневшие глаза Людмилы. – Ты что? Неужто ревела без меня?

– Ну и что в этом такого? – произнесла та с вызовом. – Сама, можно подумать, никогда не ревела!

Антонина глубокомысленно наморщила лоб.

– Дедуктивным методом я, не в пример некоторым, не владею, но своими слабыми мозгами пораскинуть попытаюсь. Из-за Славки и тем более по поводу Вадьки ты так убиваться не станешь: первому ты просто-напросто отвесишь подзатыльников, чтобы не огорчал чрезмерно. Второй слишком далеко, и не думаю, что его новая дубленка – повод для слез. Хотя лично мне твою шубу будет очень жалко! Остается пока один Кочерян. Но из-за него ты могла бы заплакать лет пять назад, а сейчас сам Ашотик ревмя ревет от тебя и волосенки свои кудрявенькие дергает от огорчения, что согласился взять тебя в замы… – Тонька ухмыльнулась и подмигнула подруге. – Выходит, тоже не он?

– А почему я должна из-за кого-то плакать? Может, у меня другие какие причины?

– Из-за других причин ты просто злишься, а не плачешь и в крайней степени ярости по морде бьешь или язвишь без меры, что равнозначно тому же мордобитию.

Людмила сердито нахмурилась:

– Хватит домыслы строить и допросы учинять. Оставь это на долю своего незабвенного Стаса.

– В том-то и дело, что незабвенного, – вздохнула Антонина и виновато улыбнулась, – оттого и на тебя шумлю, что уже третий день о нем ни слуху ни духу. Келлера пыталась достать по этому поводу, результатов – ноль! И один ответ – в засаде твой Стас! Только знаю я эти засады…

– Что ж, выходит, Стаса тоже нет в Вознесенском? – переспросила Людмила и осеклась, заметив, как быстро Тонькин виноватый взгляд сменился на торжествующий и немного злорадный:

– Ага! Попалась, которая кусалась! – Она даже подпрыгнула на скамеечке от восторга. – Не мне одной теперь мучиться!

Людмила поморщилась:

– Я как раз мучиться не собираюсь! Но я беспокоюсь за Костю и Максима Андреевича. И выскажу этому безмозглому менту все, что думаю по поводу его безответственного отношения к семье, как только он появится дома.

– Мальчишка опять у тебя ночует?

– Ночует! И что из того? Дома даже молока нет и хлеба. Я второй день обеды готовлю на два дома. Славка печь топит, за водой в колодец бегает. Скажи, мне это надо? У меня делегация центра на носу, а проект – еще не у шубы рукав! А он гуляет себе в городе и в ус не дует!

– С чего ты взяла, что он в городе? – удивилась Антонина. – Сам, что ли, проговорился?

– Да нет, Максим Андреевич сказал, что он на коллегию в министерство уехал. Но не три же дня эта коллегия продолжается…

– Ну так возьми и спроси у Максима Андреевича, когда его сынок вернется. Или стесняешься?

– Стесняюсь, – тихо сказала Людмила и вдруг беспомощно посмотрела на подругу. – Прости, что среди ночи тебя подняла… Но я не нахожу себе места… Не знаю, что со мной происходит. Стоит ему уехать из села, я словно заболеваю, у меня из рук все валится, а вечером машину услышу и успокаиваюсь. Хотя и за стеной, но все равно рядом… – Она пожала в недоумении плечами. – Точно зелья какого напилась, в зомби превратилась, потому что ни о чем и ни о ком больше, как об этом… человеке думать не могу. И знаю, что не нужен он мне, но избавиться никак не получается, хоть в церковь поезжай и свечку ставь во спасение души от подобного наваждения.