Слон Майк — заместитель Стикса от Арийского братства — делает громче. Это он — огромный, мускулистый, бритоголовый, с татуировкой паука на затылке — помогал Стиксу избивать меня в душевой.

— Найти бы адрес этих защитников животных, — говорит он. — Может, они бы и нам улучшили условия.

Журналистка радостно скалится в камеру.

— Кейти предоставят подогреваемую клетку, уплотнят слой соломы на дне, добавят в рацион фруктов и овощей, а также подсадят к ней нескольких кур для стимуляции умственных способностей.

Слон Майк в знак недовольства скрещивает руки на груди.

— Вот так, значит. Им для стимуляции дают цыпочек, а нам — латиносов.

К Слону Майку подходит мексиканец и злобно пинает его стул.

— Гринго, — бормочет он, — chenga su madre.

Когда я прохожу мимо Слона, он вдруг хватает меня за рукав.

— Стикс просил передать тебе кое-что.

Я даже не спрашиваю, как Стикс, отделенный от нас целым этажом и запертый в камере двадцать три часа в сутки, умудрился что-то передать Слону Майку В тюрьме есть много способов общения: можно переговариваться через вентиляционные шахты в душевых, можно передать записку кому-то на собрании анонимных алкоголиков, а тот человек уже вручит ее кому надо.

— Раз попал за решетку — держись своих.

— Я вроде бы дал понять, что вас своими не считаю, — отвечаю я.

— Сам же здоровее будешь.

Смолчав, я иду дальше. Но не успеваю сделать и трех шагов, как невидимая сила припечатывает меня к стене.

— В любую минуту может начаться заварушка, и в твоих же интересах, чтобы рядом не оказалось врагов. Я что хочу сказать: тебе крышка, папаша, если не поймешь, как тут живут.

По громкой связи слышится голос надзирателя:

— Майк, что ты творишь?

— Танцую, — говорит он, выпуская меня.

Офицер вздыхает.

— Танцуй лучше вальс.

Слон Майк толкает меня локтем и уходит.

Я сжимаю кулаки, чтобы никто не увидел дрожи в моих руках. Если бы сегодня был обычный вторник, к половине девятого я был бы уже у себя в кабинете. Я позвонил бы в «Фермы Векстона» — мы помогаем этому району — и узнал бы, никого ли не положили в больницу, не задерживается ли транспорт и не сменилась ли у кого диета. Я заглянул бы на кухню, чтобы узнать, что сегодня в меню, и поприветствовал бы человека, ответственного за развлекательную программу: лектора из университета или художника-акварелиста, готового поделиться своей страстью с пожилыми людьми. Ленясь и оттягивая начало рабочего дня, я читал бы в Интернете статьи о ваших с Гретой свершениях или стирал пыль с фотографии Софи на уголке моего стола. Я провел бы этот день с людьми, которые ценят остаток своей жизни, а не с теми, кто с горечью ведет обратный отсчет.

Я возвращаюсь в камеру. Компактный сидит, сгорбившись, на полу возле картонной коробки, где хранятся его лакомства. Заслышав мои шаги, он прячет под койку что-то похожее на ломоть хлеба.

— Я занят. Вали отсюда.

В камере пахнет апельсинами.

— Что ты знаешь о Слоне Майке?

Компактный недоверчиво косится на меня.

— Он себя х… знает кем возомнил, а на самом деле — кусок говна. Все время проверяет, прикроют его жопу или нет. — Тут он, похоже, вспоминает, что должен не помогать мне, а всеми силами вытравливать в другую камеру. — Если ребята тебя здесь застукают, тебе хана.

Я смотрю под ноги и замечаю обертку от конфеты «Джолли Ренчер». Подобрав, я разглаживаю ее ладонями.

— Не закручивай пробку слишком туго, — советую я.

Когда он отворачивается, я лишь пожимаю плечами.

— Самогон. Ты же самогон варишь, ведь так?

Хлеб, апельсины, карамель… Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какой химической реакции добивается Компактный.

— Не лезь не в свое дело! — рявкает он и продолжает копошиться под койкой.

Забрав полотенце, я иду в душевую. В это время в кабинках обычно пусто: на кулинарном канале вот-вот должна начаться передача Эмерила,[25]а уж его появления не пропускает никто независимо от расовой принадлежности. Завернув за угол, я натыкаюсь на Слона Майка, который стоит со спущенными штанами, прислонившись к стене и закатив глаза к потолку.

И мальчика, который стоит перед ним на коленях, я тоже узнаю. Он представляется как Клатч; у него еще даже щетина на подбородке не растет. Слон Майк и Стикс наверняка предупредили его, как и меня, а потом предложили свой протекторат — за соответствующую плату. Процесс выплаты я, собственно, и застал.

Откуда-то со спины, через шею, на мое лицо наплывает волна багрянца.

— Простите, — выдавливаю я и удаляюсь.

На экране телевизора Эмерил бросает чеснок на плюющуюся жиром сковороду.

— Ба-бах! — выкрикивает он.

Я сажусь в последний ряд и притворяюсь, что смотрю передачу, хотя на самом деле не вижу ничего.

Если заплатить шерифу Джеку тридцать долларов наперед, становишься членом привилегированного класса и можешь ходить в тюремную лавку. Расходы на эту роскошь снимаются с твоего счета. За полтора доллара, например, можно купить флакон шампуня или двенадцатиунцевую банку газировки. Можно купить мыло, похожее на щелочной раствор и раздирающее кожу до крови. Можно купить антигистаминное средство, колоду покерных карт или испанско-английский словарь. Можно купить сладости, «сухие завтраки», консервированного тунца, зубные щетки и словарь синонимов.

Иногда, читая магазинный бланк заказа, я задумываюсь, кто что покупает. Мне интересно, кто заказал крем «Викс»: наверное, он навевает детские воспоминания. Интересно, кто купил ластик, вместо того чтобы учиться на своих ошибках. Или, того хуже, зеркало.

Там также продаются искусственные слезы, но сложно представить арестанта, которому не хватало бы настоящих.

Я хожу в один туалет с торговцем наркотиками. Я заключил сделку с трижды судимым насильником: обменял три пачки печенья на колоду карт. Я смотрел вечерние новости рядом с мужчиной, который убил свою жену, расчленил труп кухонным ножом, сложил куски в ящик для инструментов и выбросил в пустыне.

В прошлом году я обсудил эту тему с Софи: не бери конфеты у незнакомцев, не садись ни в чьи машины, кроме наших, не заговаривай с людьми, которых видишь впервые. Софи, выросшая в маленьком городке в Нью-Гэмпшире, где на улице ее окликали по имени, не поняла моих предостережений. «А как понять, что это плохой человек? — спросила она. — Разве по нему видно, что он плохой?»

Я должен был ответить ей так: да, видно, если смотреть в нужный момент. Человек, грабящий по ночам магазины с ножом в руке, может улыбнуться тебе на перекрестке, пока вы оба ждете зеленого сигнала. Мужчина, изнасиловавший тринадцатилетнюю девочку, может петь псалмы в твоей церкви. Отец, похитивший собственную дочь, может оказаться твоим соседом.