У изголовья Меллера-Закамельского сидел одетый в черное платье седой костлявый немец доктор Граббе. Иван Васильевич вопросительно взглянул на врача. Тот сокрушенно покачал седой высохшей птичьей головой.

Гудович несколько минут молча разглядывал осунувшееся восковое лицо раненого. И вдруг Иван Васильевич почувствовал сострадание к нему, своему сопернику по воинской карьере, которого он до этой минуты терпеть не мог, называя про себя «бездарным немчурой». Теперь этот «бездара» умирал. И хотя его смерть освобождала Гудовичу место командующего армией, он, вопреки всем расчетам, не желал ему смерти и готов был сделать все, чтобы спасти барона. «Нужно немедля гонца отрядить в ставку к Попову[50], чтобы лекаря прислал того самого, что светлейшего пользует. Он, поди, получше наших полковых медиков будет», – подумал Иван Васильевич. Он тяжело вздохнул и хотел было выйти из шатра, чтобы не беспокоить раненого, но тот приоткрыл глаза и увидел Гудовича. Взгляды их встретились.

– Напрасно я поспешил… – прошептал командующий, – а ныне мне очень худо. Я… – Он сделал паузу, как бы собираясь с мыслями. – Я вынужден сдать вам вверенное мне войско… – Болезненная гримаса искривила его бескровные губы, глаза бессильно закрылись.

Гудович хотел было поблагодарить за доверие, но доктор Граббе встал со стула и умоляюще замахал руками, прося не тревожить больного.

И новый главнокомандующий армией тихо вышел вместе с другими генералами из шатра.

Через день, в ночь с 7 на 8 октября, майор Меркель со своими артиллеристами, по приказу Гудовича, выкатил пушки из взятого ретраншемента и возвел из восемнадцати осадных орудий батарею.

С восходом солнца эта батарея открыла огонь по турецкой крепости и кораблям военной флотилии. Русские ядра заставили замолчать крепостные пушки, а брандскугели подожгли несколько судов. Султанская флотилия вынуждена была укрыться от обстрела за одним из островов, расположенных вблизи Килии.

В следующую ночь, по распоряжению Ивана Васильевича, на расстояние 60 саженей подвели к крепости могучие брешь-батареи из стенобитных осадных пушек и мортир. Установка этих орудий, страшных для осажденных, совпала со смертью Меллера-Закомельского. Ураганный огонь, который утром 11 октября обрушили на Килию эти могучие брешь-батареи, был, таким образом, своеобразным траурным салютом русской армии в честь погибшего в бою генерала.

От ударов тяжелых ядер заколебались и стали трескаться толстые стены крепости, обрушились зубцы.

После двухдневного обстрела у противника вышла из строя почти вся артиллерия. В крепостных стенах были пробиты огромные бреши. Уничтожена большая часть гарнизона. Но уцелевшие янычары поклялись не сдаваться и, запершись со своим отчаянным пашой в башнях, продолжали сопротивление.

Взять крепость, у которой были разбиты стены, и истребить упрямых янычар теперь не представляло труда. Однако Гудович все же хотел избежать атаки. Он по-прежнему не терял надежды овладеть Килией одними пушками.

После долгих размышлений у карты Иван Васильевич решил, что нужно окончательно изолировать осажденных янычар. Ведь разведка неоднократно сообщала ему, что турки в Килии продолжают получать припасы и подкрепления от судов флотилии, которые укрываются невдалеке от крепости в рукаве реки между островами. Не является ли эта флотилия для турок последней надеждой, что вдохновляет их на упорную оборону? Если так, то нужно лишить их этой последней надежды. Надо установить на одном из ближайших островов батарею, которая сможет держать Килию под обстрелом со стороны реки, чтобы вражеские корабли не подошли к крепости. Для этого необходимо сначала хорошо разведать остров, на котором будет воздвигнута батарея. Это нелегкое дело можно поручить только умному смелому офицеру, хорошо знающему эти места.

Командующий приказал адъютанту немедленно вызвать Хурделицу.

Через несколько минут Кондрат стоял перед Гудовичем. Генерал подвел его к карте и указал на длинный, напоминающий своими очертаниями огромного осетра остров, головой обращенный к крепости.

– Тебе, милостивый государь, ведома сия земля, окруженная водой?

– Никак нет, ваше сиятельство, – покачал головой Кондрат.

– Плохо, – нахмурился Гудович. – А не знаешь, кто из наших про это ведает?

– Как не знаю? Знаю.

– Кто же?

– Мой Селим. Он тут все места знает.

– Да разве он наш? Его в разведку пускать нельзя. Перебежит, выдаст…

– Не выдаст, ваше сиятельство. Головой ручаюсь.

– Пожалуй, тебе и вправду головой за него отвечать придется, – мрачно усмехнулся командующий и добавил отрывисто, уже тоном приказа: – Как стемнеет, ступайте на остров, в разведку. Возьми с собой татарина и человек десять охотников. Осмотрите остров: есть ли там укрепления и какие? Коли встретите часовых турецких в малом количестве, берите в полон.

Хурделица, откозыряв, вышел.

Ему понравился хитрый замысел командующего, и он сразу поспешил в полк, к своему боевому товарищу Зюзину, который тоже был охоч до таких дел.

В этот вечер и Кондрату, и его товарищам казалось, что в дунайских волнах очень уж медленно тонут огнистые искры осеннего заката. И как только сгустилась синяя темнота, в речную воду из береговых камышей бесшумно вошли один за другим одиннадцать человек.

Селим уверенно вел разведчиков вброд к острову. Порох и пули, огниво и табак они привязали каждый к голове. Оружие и пистолеты несли, высоко подняв руки. Путь по воде до острова преодолели быстро и легко. Ордынец хорошо знал дунайское дно – в самых глубоких местах вода доходила по грудь. Выйдя из реки, поползли по пологому берегу, поросшему камышом и мелким кустарником. Так они пробирались около версты, пока не увидели с вершины пригорка неровный свет костра.

Около самого пламени похрапывали, завернувшись в теплые войлочные халаты, трое янычар. Четвертый, видимо караульный, сидел у костра и время от времени подбрасывал в огонь сухие сучья. Ружья и ятаганы спящих турок тут же поблескивали на песке.

Разведчики стали медленно подползать к янычарам. Они были уже совсем близко, шагах в пятнадцати, когда Зюзин нечаянно придавил коленом какую-то сухую веточку. Сидевший у костра янычар сразу вскочил на ноги, схватил ружье и стал пристально всматриваться в темноту.

– Дур! Дур![51]– воскликнул он тревожно.

– Селим, поговори с ним, – шепнул Кондрат татарину.

Селим поднялся во весь рост, выкрикнул по-турецки приветствие и спокойно подошел к костру. Он ответил на все вопросы турка, объяснив ему, что прислан к нему из отряда Буджанской орды вести наблюдение за русским лагерем. А сейчас он, дескать, возвращается к своим с важными сведениями. Селим присел у костра. Янычар, успокоившись, стал снова подбрасывать сухие ветки в огонь.