Так, в I Истмийской оде он сообщает, что на заре агонистики пятиборья как комплекса не существовало:

Это указание поэт относит ко времени героев Полая и Кастора – «возниц сильнейших». Впрочем, не только возниц, а вообще представленных в мифологии как разносторонние, универсальные атлеты, что вызывает восхищение Пиндара. Поэт тут же перечисляет главные состязания тех времен применительно к Полаю и Кастору:

Если говорить о двух направлениях физического воспитания и методики тренировок у эллинов вообще – направления сугубо народного, с одной стороны, и утонченно-аристократического, с другой – то, несомненно, Пиндар являлся певцом и сторонником второго.[421]

Форма произведения, художественные средства определяются содержанием. При анализе гомеровских поэм мы подробно останавливались на эпитетах и сравнениях агонистического характера. У Пиндара мы встречаем тоже ряд интересных двуосновных прилагательных[422] такого же типа, но более разнообразных:[423]

ευαγων (euagon) – добытый в успешных состязаниях,

ευαθλος (euathlos) – успешно борющийся,

ιπποδρομιος (hippodromios) – покровительствующий конным состязаниям,

κρατησιππος (kratesippos) – побеждающий в конных состязаниях,

παμβιας (pambias) – всепобеждающий

и многие другие. Характерны метафоры и сравнения, к которым прибегает Пиндар: атмосфера состязаний и стадиона чувствуется тут постоянно.

Чаще всего Пиндар отождествляет свои песни с острыми и точно летящими стрелами, ибо каждая ода адресуется определенному лицу. Поэтическая меткость – это меткость образности и верно выбранного сюжета. «На кого ж направим из мягкого сердца славные стрелы?» – риторически вопрошает поэт в конце II Олимпийской оды, посвященной Ферону Акрагантскому (с. 90–91).

Максимально концентрируя и одновременно разнообразя художественные приемы, в другом случае Пиндар восклицает:

Такое уподобление поэтического слова луку и стрелам встречаем в I Пифийской оде (с. 33–35).

Иногда в аналогичном случае Пиндар применяет совсем иные метафоры. Так, в VI Олимпийской оде он отождествляет свой талант с возницей, а художественные средства – с мулами и в том же агонистическом стиле выражает надежду с их помощью благополучно достичь цели (с. 18–21).

Говоря о своем желании воспеть очередной атлетический подвиг (в данном случае – панкратиаста Пифея Эгинского), Пиндар сравнивает себя с прыгуном и просит определить ему цель и длину поэтического прыжка, ибо, говорит он,

Интересен и еще один поэтический образ, тоже заимствованный из арсенала агонистики. Во II Истмийской оде по традиции поэт говорит о своем желании воспеть подвиги славного победителя – Ксенократа Акрагантского. Это Пиндар намерен сделать не иначе, как

Кстати, Ксенократ победил именно в состязании колесниц.

Для многих эпиникиев Пиндара характерны своеобразные loci communes. Чаще всего речь идет о быстроте ног и могучих руках. В почти одинаковой форме говорится о многих атлетах, которые прославились

Такие застывшие (или полузастывшие) выражения характерны для X Немейской, I Олимпийской, III Пифийской и других победных од. Но характерно, что эти повторяющиеся формы не только украшают, но и оживляют своей образностью поэтическое повествование.

Великолепна своей вдохновенной точностью фраза М. Л. Гаспарова: «…Если пророка вдохновляет к вещанию Божество, то и поэта осеняют его божества – Музы, дарящие ему прозрение, и Хариты, украшающие это прозрение радостью. Таким образом, поэт – любимец богов не в меньшей степени, чем атлет, которого он воспевает; поэтому так часто Пиндар уподобляет себя самого атлету или борцу…»[424]

Таковы наши краткие размышления о социально-этических и агонистических аспектах творчества «…крупнейшего представителя греческой хоровой лирики – Пиндара, чье литературное наследие и по объему дошедших до нас произведений, и по значимости превосходит наследие всех остальных поэтов этого жанра».[425]

Итак, развитие агонистики в Древней Греции было одной из причин расцвета литературы и искусства. И эпиникии Пиндара – лучшее доказательство такого утверждения.[426]