– Подумать только, Игнат, и ты еще мечтал о главной роли?! Тебя словно подменили, вчера, кажется, все получалось, а сейчас?! – чуть не плача, взывал к нему автор.

– Не знаю, может, палка эта?!

– Ну, а где реквизит? – отчего-то потребовал у него режиссер.

– Не знаю, я тут при чем?

– При чем, ни при чем, вам всем наплевать, а работа стоит! – недовольно пробормотал Всеволод. Роль жертвы искусства, похоже, очень нравилась Остроликому. – Но мне казалось, что эти акебрузы привезли еще утром, – нахмурившись, припомнил режиссер.

– Аркебузы, милый, – ласковым голосом поправила Елизавета Ричардовна, которая опять, похоже, взялась играть роль идеальной супруги, хотя, вспоминая холодное общение четы Остроликих наедине в номере, я чувствовала все большее недоумение.

– А я как сказал?! – вдруг завопил режиссер, но, встретившись со взглядом супруги, более миролюбиво добавил: – То есть, конечно, ты права, милая… Так о чем это я?! – Он нахмурился и опять посмотрел на Трофимова. – Ах, да, мне казалось, что ты вертел в руках какое-то оружие утром?

– Да, я искал на столе с реквизитом что-то более короткое, как вчера сказала ваша новая помощница, – он кивнул в мою сторону, – хотел порепетировать, пока шла установка света…

– И что? – зачем-то уточнил режиссер.

– Увы, не удалось, ничего похожего, так что я не виноват, что сейчас не выходит… ружья-то нет…

– Плохому танцору, как известно… – проворчал режиссер, окинув его безнадежным взглядом. – Ладно, бери дубинку, давай прячь ее под туникой… – Объясняя, режиссер понизил голос до вкрадчивости, словно разговаривал со слабоумным.

Игнат с сосредоточенным выражением на лице пытался внять словам режиссера, но, видимо, от нервного напряжения, а возможно, что и просто от профессиональной непригодности, его отображение смертельной схватки выглядело ненатурально. В тот момент, когда даже всегда улыбчивое лицо Полоцкого померкло от тоски, Маша торжественно возвестила, что доставили долгожданные аркебузы.

– Ну, теперь дело пойдет! – потирая руки, возрадовался режиссер.

– А куда их тащить? – растерялась Маша, сжав локтем хлопушку.

– Да в общую кучу вали, на стол с реквизитом, – засуетился Игнат, радуясь вынужденной передышке в работе, и пошел лично руководить выгрузкой диковинного оружия, появление которого, к слову, вызвало всеобщий ажиотаж, и вокруг стола в итоге оказались все.

Однако средневековым ружьям, похоже, было не под силу повысить актерское мастерство Трофимова. У него все никак не получалось выхватить незаметно аркебузу, нацелить ее на Святогора, потом споткнуться и подставиться под собственный выстрел.

– Стоп! – заорал в сотый, наверное, раз, доведенный до белого каления Остроликий. Он вскочил со стула и попер к Трофимову как ледокол, не замечая никаких преград на своем пути.

– Ну все, сейчас будет на себе показывать, – на длительном выдохе прошептала Маша.

– А что, он всегда на своем примере? – удивилась я.

– Конечно, он же гений, это его фишка, все знают, у него даже есть этакий пунктик, что если уж после его гениальной демонстрации актер продолжает выдавать сырой материал, то он запросто может разорвать контракт. Я даже не знаю, что это нашло на Игната, вчера вроде нормально отыграл, а тут он как нарочно с каждым дублем только хуже и хуже… – Она растерянно потерла лоб.

– Вот! Идиот ты! Полдня угробили на десятисекундный эпизод! – Голос Всеволода срывался на визг. – Вот смотри, – он поднял меч, – отчаянно отбиваешься, но Максим, то есть Святогор сильнее, и ты, чувствуя это, идешь на хитрость, делаешь вид, что ранен, роняешь меч, оседаешь, так, чтобы оказаться к противнику боком. Ведь ты, то есть Бористр, знаешь о порядочности Святогора, а значит, он никогда не нанесет удар безоружному сопернику. Знаешь?! – чуть не плача уточнил он у поникшего Игната.

– Да, да, – поспешно уверил тот.

– Ну вот, склоняешься и выхватываешь абре… тьфу, в общем, эту хреновину, потом предпринимаешь резкий выпад, но рука твоя путается в складках плаща, этого момента достаточно для того, чтобы Святогор все понял. Он бросается в сторону, хватает эту хрень, заворачивая ее вместе с твоей кистью на тебя, как раз в тот момент, когда ты нажимаешь на спуск, и пуля, точнее, порох попадает тебе в живот. Рана почти смертельна, с недоуменным выражением на лице ты оседаешь на землю… – Остроликий перевел дух. – Тебе понятно?

– Кажись, да, – Трофимов почесал затылок, и вид при этом имел бестолковый, словно режиссер объяснял ему на неизвестном языке.

– Вот ведь… – Всеволод еле сдержал грубое слово. – Смотри же, – он сделал знак Максиму о начале эпизода, тот осторожно предпринял несколько взмахов мечом, но, надо отдать должное режиссеру, он мастерски их все отразил, затем, довольно натурально вскрикнув, будто от внезапного ранения, он осел на одно колено, правда, из-за собственной полноты все же не удержался и оперся на одну руку, уберегаясь от падения, потом с коварным выражением на лице успешно выхватил заткнутую за пояс брюк под сиреневой шелковой рубашкой аркебузу, нацелил ее на Святогора – Полоцкого, тот, подскочив к нему в один прыжок, вывернул руку погрузившегося в образ Бористра – Остроликого. В этот момент я находилась в непосредственной близости от разыгрываемой сцены, так как не имела права потерять из виду скрывшегося за плотным кольцом любопытных членов съемочной группы своего клиента. Тем временем в повисшей тишине послышался звук нажатия на спуск. Я, вдруг поддавшись неясному порыву, оттолкнув переминающуюся передо мной с ноги на ногу Марию, подскочила к Остроликому с аркебузой, на руку которого продолжал давить Максим – Святогор, высвободила кисть режиссера и направила ее вверх, сделав это как раз в тот момент, когда Остроликий выстрелил. Раздался чудовищный по громкости хлопок, из дула аркебузы вырвался черный дым, а в брезентовой крыше съемочного павильона образовалось отверстие…

В павильоне наступила необыкновенная тишина, у меня даже возникло ощущение, что уши мои заложило, но уже в следующее мгновение из кресла, где торжественно восседала Елизавета Ричардовна, раздался истошный вопль:

– Севушка!

Она вскочила на ноги, подлетела к нам и, оттеснив меня, кинулась на поверженного на пол мужа. Тот неожиданно завизжал, да при том так пронзительно, что я испугалась, что мой клиент все же не избежал ранения.

– Что? Что, роднулечка моя? Где болит? – вопрошала Елизавета Ричардовна.

– Рука, ты мне ее сейчас сломаешь! – с трудом выкрикнул он.

– А… не поняла… – продолжала напирать супруга режиссера, и мне пришлось сдвинуть ее дородное тело с кисти гения киноискусства.

И началась суматоха. Все забегали и заахали, да так, что призвать к порядку толпу не представлялось возможным. Я с нескрываемым отчаянием констатировала, что восстановить цепь событий, чтобы выявить причастных к эпизоду, вряд ли удастся, вся надежда была лишь на скрытые камеры, которыми я щедро снабдила съемочный павильон.