Игломет Гиацинт упал на застеленный ковром пол поплавка. Он подобрал его и положил в тот же карман, что и карты, потом сел, сжимая мяч пальцами. Говорят, что это усиливает руки. Крошечные огоньки, которых он не мог видеть, горели за небоземлями, горели под его ногами, немигающие и далекие, освещающие нечто большее, чем виток.

Загадка доктора Журавля опять впилась в спину. Шелк наклонился вперед:

— Водитель, сколько времени?

— Пятнадцать минут четвертого, патера.

Он сделал то, что хотел Внешний. Или, по меньшей мере, он пытался — возможно, не сумел. Как будто чья-то рука сорвала с глаз пелену, он осознал, что мантейон будет жить еще месяц — по меньшей мере месяц, и кто знает, что за этот месяц может произойти? Не может ли так быть, что он все-таки сделал то, что хотел Внешний? Его наполнила озорная радость.

На повороте поплавок наклонился налево. Фермы, поля, дома — все были жидкими, и, когда они вставали на пути, призрачное течение, крутя, уносило их прочь. Появился холм, коричнево-зеленая волна, небесное свечение преломлялось на пене из изгородей и фруктовых деревьев. Поплавок нырнул на другую сторону и понесся через брод.

* * *

Мускус отрегулировал заслонку на своем потайном фонаре так, что восьмиугольное пятно света стало меньше, чем фитиль, и странно деформировалось. Его ключ тихо повернулся в хорошо смазанном висячем замке; дверь открылась с почти неслышным скрипом.

Ближайший к двери ястреб зашевелился на насесте и повернул закрытую колпачком голову, чтобы посмотреть на пришельца, которого он не мог видеть. В одной из дальних секций, разграниченных хлопковыми сетями, первый сокол Мускуса, кречет, проснулся и замигал. Зазвенели крошечные колокольчики — золотые колокольчики, которые Кровь подарил Мускусу три года назад по какому-то ныне забытому поводу. Сидевший за кречетом серо-голубой сапсан остался неподвижным, как будто был вырезан из раскрашенного дерева.

Торцы секций были обнесены стеной из сетей. Большая птица сидела на круглом насесте неподвижно, как и сокол; она еще не достигла полной зрелости, но все в ней дышало такой силой, что в сравнении с ней сокол казался игрушкой.

Мускус развязал сети и вошел внутрь. Он не мог сказать, откуда он знал, что большая птица проснулась, но он точно знал это и негромко сказал:

— Привет, сокол.

Большая птица подняла голову в клобучке, при этом движении ее гротескная корона из багровых перьев закачалась.

— Привет, сокол, — повторил Мускус и погладил ее пером индейки.

Глава восьмая

Жилец кухонного шкафа

Когда они понеслись через стерню, водитель поинтересовался:

— Ты когда-нибудь ездил на одном из таких, патера?

Шелк сонно покачал головой, прежде чем сообразил, что водитель не может видеть его. Он зевнул и попытался потянуться, острая боль тут же ударила из правой руки, вдавленной груди и живота.

— Нет, никогда. Но однажды я плавал на лодке. На озере, ты знаешь, весь день рыбачил с другом и его отцом. Чем-то похоже. Эта твоя машина такая же широкая, как лодка, и только немного короче.

— Мне она нравится больше — я плохо переношу качку. Куда мы едем, патера?

— Ты имеешь в виду?.. — Дорога (возможно, другая) появилась опять. Собрав всю силу, как лошадь перед прыжком, поплавок перелетел ограждавшую дорогу каменную стену.

— Где тебя высадить? Мускус сказал отвезти тебя в город.

Шелк наклонился вперед, чувствуя себя поглупевшим от усталости и борьбы с ней.

— Они тебе не сказали?

— Нет, патера.

Куда он хочет пойти? Он вспомнил мамин дом, широкие глубокие окна спальни, огуречник, растущий прямо за подоконниками.

— В мой мантейон, пожалуйста. На Солнечной улице. Ты знаешь, где это?

— Я знаю, где Солнечная улица, патера. Я найду ее.

Повозка, нагруженная древесиной, направлялась на рынок. Поплавок нырнул, свернул в сторону и обогнал ее. «Человек в повозке будет на рынке первым», — подумал Шелк; но какой смысл быть на рынке первым с дровами? Безусловно, там и так будет дерево, которое не продали накануне. Возможно, человек в повозке хочет купить что-то себе, когда избавится от груза.

— Будет еще один жаркий день, патера.

Да, конечно. Человек в повозке… Шелк повернулся, чтобы посмотреть на него, но он уже исчез; там был только мальчик, ведущий на поводу мула, нагруженный мул и маленький мальчик, которого он вообще не видел раньше. Человек в повозке хотел избежать жары. Он продаст то, что привез, и будет пить до сумерек в «Петухе» или в каком-нибудь таком же месте. Без сомнения, в самой прохладной таверне, какую сможет найти; он потратит большую часть денег, которые ему принесет древесина, и заснет на сидении своей повозки, когда будет медленно тащиться домой. Что, если и он, Шелк, сейчас спит на широком сидении, таком соблазнительно мягком? Разве не водитель, не этот старый, наполовину волшебный поплавок везет его туда, куда он в любом случае хотел пойти? Быть может, водитель ограбит его во время сна, найдет две карты Крови, золотой игломет Гиацинт и ту вещь, на которую он еще не осмелился посмотреть — он уже чувствовал, что это такое, пока сидел в разукрашенной комнате рядом с залом для приемов. Не ограбили ли его, уже? Мужчина с верхнего этажа, который спал на кресле около лестницы, уже вернулся домой, а он, вернется ли он домой, целый и невредимый? Должно быть, много людей спали в этом поплавке, мужчины, которые перепили.

Шелк почувствовал, что он сам перепил; он выпил оба бокала.

Кровь, безусловно, вор; он сам признался в этом. Но будет ли Кровь держать водителя, который грабит его гостей? Это казалось невероятным. Он, Шелк, может спокойно спать — и спать в безопасности, — если захочет. Но он очень голоден.

— Все в порядке, — сказал он.

— Патера?

— Езжай на Солнечную улицу. Оттуда я укажу тебе дорогу. Я ее знаю.

Водитель посмотрел через плечо, крепкий молодой человек с едва начавшей пробиваться бородой.

— Там, где она пересекает Торговую. Это подойдет, патера?

— Да. — Пока водитель смотрел, Шелк пощупал свой подбородок — шероховатый, небритый. — Прекрасно. — Он опять устроился поудобнее в мягком кресле, почти забыв о предмете под туникой, но решил не спать, пока не помоется, не поест и не выжмет все преимущества, которые можно получить из его нынешнего положения. Водителю не сказали, что он был пленником Крови; это ясно из всего, что тот говорил, и открывает возможность, которой может больше не представиться.

Но, на самом деле, он действительно