— И разгром научного центра припомним. Посадим кого-нибудь за это.

— Нехорошо вставать на пути прогресса, — согласился митрополит. — Церковь не должна препятствовать развитию общества.

— Попросим поддержки у хороших людей: неодобрение действиями Союза выразит главный раввин, а там, глядишь, муфтий подтянется… В общем, Феофан окажется единственной фигурой, способной удержать церковь от воинствующего радикализма.

— Люди вас не поймут, — как-то робко произнес Сухоруков. — Союз действует в их интересах.

— Люди поймут то, что им скажут, — махнул рукой Осиновский. — А вот тебе мы информационные каналы обрубим.

— И через неделю о Курии забудут.

— Людям нужна вера и сильная церковь, — тихо обронил Глеб. Обронил скорее для себя, чем в противовес словам Осиновского.

— Для чего? — поинтересовался Борис. — Людям нужна просто церковь, и я ее им дам.

— Мы, — поправил компаньона Феофан.

— Скорее даже ты, Фифа, — рассмеялся Осиновский. — Только ты. Я всего лишь друг. — Он холодно посмотрел на Сухорукова. — У тебя нет шансов, Глебушка, поверь. Эксклюзивного доступа к телу патриарха не будет: слишком много сильных людей не заинтересованы в этом. Да и один ты не выстоишь.

— Предлагаешь договориться?

— А почему нет? Чем больше я о тебе узнавал, тем большим уважением проникался. Ты умен, ловок, у тебя есть хватка. В нашей команде ты не затеряешься. Надо только научиться жить в коллективе.

— К сожалению, — грустно улыбнулся Глеб, — как раз на это я не способен. Я не умею жить в коллективе, я умею только управлять. — Он помолчал. — Феофан меня не удивил, он продемонстрировал все те качества, за которые я едва не сделал его патриархом: изворотливость, непостоянство, склонность к грязи и безразличие к делам Церкви. Мне нужен был именно такой человек… но я готов удовлетвориться и более сложной фигурой. Митрополит, все наши договоренности расторгнуты. Борис, можешь забирать его с потрохами — перспектив у Феофана нет. Теперь нет.

— Ты уверен?

— Да, Боря, я уверен. И если ты не умеришь свой аппетит, то тоже лишишься перспектив.

— Ты мне угрожаешь?

— В первый и в последний раз. — Глеб поднялся на ноги. — Ты знаешь только то, что я контролирую серьезную компанию. Феофан знает только то, что в свое время я помог ему стать самым крупным контрабандистом в России. Ты думаешь, что за мной стоят люди из КГБ. Феофану кажется, что уголовники. Никто из вас ничего не знает обо мне на сто процентов. И даже сложив известную вам информацию, вы не будете знать больше. Просто на смену одним предположениям придут другие. — Сухоруков резко повернулся к Осиновскому. — Боря, ты ухитрился украсть полтора миллиарда долларов и контролируешь финансовые потоки в десять раз большие. Для этого нужны мозги. Отвлекись на секунду от схем и цифр и обдумай то, что я сказал, сложи еще две двойки. Возможно, это поможет тебе спастись. Подчеркиваю: возможно. Я, в принципе, незлопамятен. Мы созвонимся завтра, в четырнадцать тридцать. — Глеб сделал шаг к двери, но задержался и через плечо бросил: — Феофан, мне очень жаль, но тебе не поможет ничего. Прощай.

И вышел из кабинета.

Некоторое время Осиновский и митрополит молчали, внимательно глядя друг на друга, затем Феофан крякнул, подошел к бару, налил себе водки и пробубнил:

— Завтра в два часа дня назначена наша пресс-конференция.

Борис без одобрения покосился на пьющего митрополита.

— Да неважно все это. Уже.

Феофан поперхнулся, закашлялся и, не глядя на Осиновского, глухо спросил:

— Ты все-таки решился?

— А почему нет? — рассмеялся Борис. — Мальчик сам подписал себе приговор. Хотя жаль, способности у него есть. Не стоило ему сюда приезжать.

— Ты с самого начала знал, что убьешь его, — догадался митрополит.

— Я не мог упустить такую возможность, — холодно парировал Осиновский. — Появились люди, которых Глеб раздражает. Он не примыкает ни к одной команде, не следует в чьем-то кильватере, делает все, что хочет… Добавь к этому его скрытность — черт побери, я единственный из двадцати самых сильных людей страны знаю, как он выглядит, — и ты поймешь, что мы окажем услугу не только себе.

— Ты подставил меня.

— Каким образом?

— Если Глеба убьют по дороге из моего дома…

— Но ведь там будут мои люди, — напомнил Борис. — Все честно: твой дом, мои ребята. Мы в одной лодке, Фифа.

Митрополит кивнул, налил себе еще водки, залпом выпил и, не выпуская из руки стакан, проворчал:

— Та история, о которой я упоминал…

— Только не повторяй, пожалуйста, смешной рассказ о том, как кучка храбрых уголовников пыталась ликвидировать бывшего полковника КГБ, — поморщился Осиновский. — Фифа, поверь, на этот раз Глеба встретят настоящие профессионалы. Все, забудь, выбрось красавчика из головы. Давай лучше еще раз продумаем твою завтрашнюю речь.

Устраивать засады на Рублевском шоссе только на первый взгляд казалось идиотской затеей. Да, полицейских на этой трассе куда больше, чем на любой другой российской дороге. Да, помимо полицейских, Рублевку контролировали спецы из охраны высших должностных лиц. Да, концентрация видеокамер превышала здесь все разумные нормы, а в небе периодически крутился вертолет. Да.

Вот только вся эта красота создавала у едущих по Рублевке мишеней и их охранников обманчивое чувство защищенности. Именно то чувство, которое так необходимо хорошему профессионалу, чтобы качественно выполнить работу. А выполнение работы у таких людей редко занимает более минуты. Ведь каждое действие рассчитано, все мелочи предусмотрены, место, лишенное видеокамер и удаленное от ближайших постов, выбрано, пути отхода проверены и перепроверены.

— Двадцать секунд! — прошептал старший. Он поддерживал связь с наблюдателями. — Все даже лучше, чем мы планировали: «мерин» делает сто двадцать миль в час. — Через дорогу метнулась неясная фигура, оставившая за собой маленький прямоугольный предмет на короткой треноге. — Готовность!

План был продуман на все сто. Компактный, но необычайно мощный прожектор гарантированно ослепит водителя, и старший давал «мерину» сто ярдов свободного полета по еще мокрой после прошедшего дождя трассе. Затем исковерканную тачку обработают ребята из группы контроля, и весь отряд растворится в темном лесу. Одна минута. В принципе, старший не ожидал, что после аварии в «мерине» хоть кто-нибудь выживет, но Осиновский требовал абсолютной гарантии, а значит, придется стрелять.

— Время!

«Мерседес» вылетел из-за поворота, подобно набравшему ход истребителю. Приземистый, черный, он едва угадывался в ночной тьме, и вдруг ярко осветился миллионами внезапно вспыхнувших свечей. Сноп света ударил по глазам водителя, старший прищурился, ожидая визга тормозов или резкого поворота, но…