ужасной, ужасной усталости. — Я думала, может, ты продлишь его еще на несколько дней.

В этот момент Али отчаянно пожалел, что плохо подбирал слова. Ему хотелось сказать что-нибудь, чтобы горечь ушла с ее лица.

— Еще немного дождя — и эта крыша рухнет, — сказал он, пытаясь говорить шутливым тоном. — И ты застрянешь здесь со мной.

Она натянуто улыбнулась ему еще раз и толкнула его плечом.

— Ты не всегда плох. Даже если и говоришь, как по пятницам говорит взмыленный до крайности проповедник.

— Ты мне позволишь снова поговорить, как усталому проповеднику? — Когда Нари кивнула, Али продолжил: — Ты должна гордиться. Это лазарет, приглашение сюда врачей-шафитов, невзирая на протесты твоих священников… это очень смело. Ты здесь творишь чудеса. Не позволяй другим принижать тебя, они пытаются это сделать, чтобы казаться лучше.

Нари уставилась на него. Он не мог прочесть по ее глазам, какие эмоции бушуют в ней, но потом она выдохнула, словно часть груза сняли с ее плеч.

— Спасибо. Приятно слышать, что кто-то не считает меня наивной дурочкой только потому, что я хочу подружить шафитов и дэвов.

— Мы, взмыленные до крайности пятничные проповедники, известны нашей мудростью. Иногда.

Они снова замолкли на некоторое время. Она устроилась на скамье так, что ее плечо чуть касалось его, и, когда она посмотрела на задушенную плетями крышу беседки, Али проследил направление ее взгляда.

— Как ты думаешь, она выдержит плоды? — спросила она.

Али не понял: то ли это метафора, то ли попытка переменить тему.

— Я не уверен.

— Я думала, ты теперь фермер.

— Каналокопатель. Другая специализация.

— Да, я забыла. Прости мне эту прискорбную ошибку — постановку неправильного диагноза желанию твоего сердца.

— А что насчет твоего сердца? — спросил Али, поглядывая на нее сверху вниз. — Я признался в моем предпочтении пахать и сеять королевским обязанностям. Чем бы занималась ты, если бы не была Бану Нахидой? Только не говори, что доктором или аптекарем. Это жульничество.

— А мне нравится жульничать. — Нари пожала плечами. — Не знаю… Никогда об этом не думала.

— Ты никогда не фантазировала — не представляла себя кем-то другим?

— Не люблю мечтать. Это настраивает на разочарование.

— Это самое гнетущее, что я слышал в жизни, а у меня в шесть лет был шейх, который провел целый год, описывая все возможные наказания в загробном мире. Брось ты, — попытался Али воодушевить ее. — И потом, это не мечты. Это фантазии, которые, как заранее известно, никогда не сбудутся. Отвлечения. Неужели ты не воображала себя сочинителем од вину, — продолжал поддразнивать ее Али, предлагая самые далекие от Нари вещи, какие мог изобрести. — Дрессировщиком симургов. Самым терпеливым писарем моего отца.

Нари хлопнула в ладоши:

— Я бы предпочла отравиться. М-м-м, если бы я не смогла стать доктором… тогда, может, книгопродавцем.

— Книгопродавцем?

— Да, — ответила она более уверенным тоном. — Я думаю, мне бы нравилось вести собственный бизнес. Я люблю говорить с людьми, я люблю книги, а самое главное, я люблю убеждать клиентов расставаться со своими денежками. А ты можешь себе представить, что значит иметь множество книг? Иметь возможность читать все, что пожелает твоя душа, и каждый день заполнять свои мозги новой информацией?

Али ухмыльнулся:

— Да, я помню, как тебе хотелось взять в библиотеке все книги разом.

— Извини меня, но ведь это не я поплатилась за свое любопытство, ударившись лбом о стену.

Он зарделся, вспомнив их поход в библиотечные катакомбы.

— Больно было ужасно, — признался он. — Я пытался делать вид, что все в порядке, что ничего не случилось, но у меня все время искры из глаз сыпались.

Нари рассмеялась. Смех у нее был искренний, от души, не похожий на ее обычные издевательские насмешки. Али не помнил, когда в последний раз слышал его. Ему хотелось поймать этот смех, запомнить, как улыбка освещает ее лицо, и хранить это как можно дольше и в реальности, и в воспоминаниях.

Но улыбка уже тускнела на ее лице.

— Мне очень нравились те деньки, — призналась она, и в ее голосе ему послышалась какая-то боль. — Чувства так меня переполняли, когда я добралась в Дэвабада. Всеобщие надежды, политика, которую я не понимала, — это впечатляло. Хорошо было исчезать на два-три часа в день. Поговорить на арабском, получить ответы на вопросы так, чтобы ты не думал обо мне, как о невеже. — Она посмотрела на свои руки. — Приятно было думать, что у меня есть друг.

Все шутки с поддевками, которые были у него на языке, как ветром сдуло.

— Мы могли бы снова стать друзьями? Или не друзьями! — поправился он, когда выражение лица Нари опечалилось еще больше. — Просто двумя людьми, которые время от времени случайно встречаются в одной очень опасной беседке, чтобы пофантазировать о разных жизнях, которыми они могли бы жить.

Она, не дав ему закончить, начала отрицательно покачивать головой.

— Не думаю, что это хорошая идея, Али.

«Али». Нари впервые назвала его так после его возвращения в Дэвабад.

— Это все из-за той ночи в лодке? — спросил он. — Извини. Я не…

Нари взяла его за руку. Сплела свои пальцы с его, и Али мгновенно замолчал. Он мигом перевел взгляд на ее лицо, но она разглядывала свои колени, словно избегая смотреть на него. Правда, он все равно отметил, что горькое выражение мелькнуло на ее лице, эхо одиночества, которое, казалось, цепляется за ее лицо, словно тень.

— Дело не в той ночи на лодке, — сказала она наконец. — Дело в том, что это… это кажется таким легким. И я могла бы совершить ошибку. А я не могу. Больше не могу.

Али открыл было рот и тут же закрыл его.

— Я… я не понимаю.

Она вздохнула:

— Это вроде того, что я говорила раньше: ты будешь делать то, что лучше для твоей семьи. Я буду исходить из интересов дэвов. И если когда-нибудь наступит время, когда кому-нибудь из нас придется делать выбор… — Нари поймала его взгляд, и печаль в ее темных глазах пронзила Али до глубины души. — Я думаю, было бы лучше, если бы мы не были друзьями.

Нари отпустила его руку. Али молчал, а она встала со скамьи, аккуратно накинула чадру на голову и теперь опять предстала перед ним в том облачении, которого требовали ее обязанности. Ему почти хотелось возразить ей, но Нари, как это и было ей свойственно, уже расставила все точки в их разговоре.

— Могу я чем-нибудь помочь тебе? — спросил Али; его сердце разрывалось от боли за нее. — Это так мучительно — видеть тебя такой несчастной.

— Укради меня