– Наверное, да, конечно, лежат где-то.

– А ты не мог бы заглянуть в них, может быть, ты что-нибудь писал о Уилсоне Ярроу?

– Ли, ты вообще-то представляешь, о чем просишь?

– Я снова встретился с ним, – сказал я. – Вчера. Я знаю, что должен что-то помнить о нем. Честно говорю, это может оказаться очень важным для меня. Я хочу знать, не следует ли мне… возможно… предупредить кое-кого.

После нескольких секунд молчания я услышал:

– Я приехал из Санкт-Петербурга только сегодня утром. Несколько раз я пробовал застать тебя по телефону, который мне назвала жена, и все напрасно. Я почти сдался. Завтра я отправляюсь с семьей в Евро-Дисней на шесть дней. Вернусь, покопаюсь в дневниках. Или вот еще, если тебе нужно очень срочно, можешь сегодня вечером заехать ко мне, быстренько посмотришь их сам. Подходит? Ты, полагаю, в Лондоне?

– Нет. Недалеко от Суиндона.

– Тогда извини.

Я ненадолго задумался и сказал:

– А если я доберусь до Паддингтона поездом? Ты будешь дома?

– Наверняка. Весь вечер. Буду разбирать и собирать вещи. Приедешь? Здорово будет увидеть тебя после стольких лет, – голос у него потеплел, и слова прозвучали искренне.

– Да. Прекрасно. Мне бы тоже хотелось посмотреть на тебя.

– Тогда ладно, договорились. – Он объяснил мне, как добраться до него от станции Паддингтон на автобусе, и отключился. Генри с детьми смотрели на меня с сомнением.

– Я не ослышался? – спросил Генри. – Ты цепляешься за костыль одной рукой, а хочешь успеть на поезд в Лондон?

– Может быть, – рассудительно произнес я, – Роджер сумеет одолжить мне палку.

– А как же мы, папочка? – забеспокоился Тоби.

Я посмотрел на Генри, он безропотно кивнул:

– Не беспокойся, я за ними присмотрю, с ними ничего не случится.

– Я вернусь к тому времени, когда им будет пора отправляться в постель, конечно, если немножко повезет.

Я позвонил на станцию Суиндона и справился о расписании. Если поспешить, то за пять минут я мог успеть на поезд. Если не успею, то, да, смогу добраться до Лондона и даже по сокращенному воскресному расписанию, чтобы успеть обратно к вечеру, когда ребята лягут спать. Если повезет.

К нам присоединился освободившийся от дел Роджер и предложил мне не одну, а две трости, плюс, после моих самых трогательных упрашиваний, изготовленные Ярроу планы трибун («Да меня в конце концов просто расстреляют, вы этого добьетесь!»), плюс место в машине, чтобы добраться до станции, хотя, когда мы отъехали, он сказал, что положительно сомневается, нормальный ли я.

– Вы хотите знать, можно ли доверять Уилсону Ярроу? – спросил я.

– Я был бы рад узнать, что нельзя.

– Тогда в чем же дело?

– Да, но…

– Я уже почти выздоровел, – коротко заверил его я.

– Тогда молчу.

Заплатив за билет по моей кредитной карточке, я вскарабкался в вагон, взял от Паддингтона такси и без всяких приключений добрался до дверей Картерета, где-то в районе Шефердз-Буш.

Он сам открыл дверь, и мы стали рассматривать друг друга, стряхивая с себя годы, когда мы не виделись. Он по-прежнему был невысокого роста, толстенький, в очках и черноволосый, необычная помесь кельта с таи, хотя он родился и вырос в Англии. В первый год учебы в архитектурной школе мы с ним держались друг друга, вместе переносили все трудности новичков, а потом до конца курса продолжали помогать друг другу, когда было необходимо.

– Ты ни капельки не изменился, – заметил я.

– И ты тоже, – он оценил мой рост, кучерявые волосы, карие глаза, поднял брови, удивляясь не моему затрапезному одеянию, а трости, на которую я опирался.

– Ничего серьезного, – успокоил я его. – Я тебе расскажу.

– Как Аманда? – задал он вопрос, показывая дорогу в гостиную. – Вы все еще вместе?

– Да.

– Я никогда не думал, что вы уживетесь, – откровенно признался он. – А как мальчишки? Трое, кажется?

– Теперь у нас шестеро.

– Шестеро! Ты никогда ничего не делал наполовину.

Я познакомился с его женой, занятой хлопотами по отъезду и двумя детьми, взбудораженными предстоящей встречей с Микки Маусом. Сидя в его захламленной гостиной, где, по-видимому, проходила основная жизнь семьи, я рассказал ему о настоящем и будущем Стрэттон-Парка. И довольно подробно.

Мы пили пиво. Он признался, что ему так и не удалось ничего такого вспомнить о Ярроу, если не считать того, что он принадлежал к избранной элите, предназначенной для бессмертия.

– А потом… что произошло? – спросил он. – Слухи. Чего-то там заминали. Это нас лично не касалось, нам было не до этого, мы были заняты своей работой. Я помню только его имя. Если бы его звали Том Джонсон или как-нибудь еще, я бы все равно забыл.

Я кивнул. У меня было такое же чувство. Я спросил, могу ли посмотреть его дневники.

– Я все-таки нашел их для тебя, – сказал он. – Они были в ящике в чулане. Ты серьезно думаешь, я записал там что-то о Уилсоне Ярроу?

– Надеюсь, записал, ты записывал почти все.

Он улыбнулся.

– Пустое занятие, я думал, что жизнь будет идти и идти, и я все позабуду, если не буду все записывать.

– Возможно, ты не ошибался. Он покачал головой.

– Запоминается все равно только прекрасное или, наоборот, отвратительное. Остальное не имеет значения.

– Мои дневники – финансовые отчеты, – сказал я. – Я смотрю в старые записи и вспоминаю, что я делал и когда.

– Все продолжаешь лечить развалины?

– Ага.

– Я бы не смог.

– А я не смог бы работать в конторе. Я пробовал.

Мы сокрушенно улыбнулись друг другу, такие разные старые друзья, ни в чем не схожие, если не считать знаний.

– Я захватил с собой конверт, – сказал я. – Пока я читаю дневники, посмотри, как, по мысли Ярроу, следует строить трибуны для ипподрома. Скажешь, что ты думаешь.

– Ладно.

Идея моя была разумной, но осуществить ее было очень трудно. Я с ужасом посмотрел на Картерета, когда он притащил дневники и вывалил передо мной. Там было штук двадцать больших, сшитых металлической спиралью тетрадей, восемь дюймов на десять с половиной, буквально тысячи страниц, заполненных его аккуратным, но неразборчивым почерком. Для того чтобы прочитать их, понадобятся дни, а не жалкие полчаса.

– Я не представлял себе, – промямлил я. – Я не помнил…

– Я же сказал тебе, что ты не знаешь, чего просишь.

– А ты не мог бы… Я хочу сказать, ты бы не дал их мне?