— Хорошо бы иметь такую шикарную должность и распоряжаться этой вкуснотищей! — заявляет какой-то солдат, наполовину опустошив бутылку коньяка.

— Да, это было бы неплохо, но такая паскудная работенка не для нас, обычной «пехтуры», верно? — Мой товарищ хватает этого парня за плечо и решительно добавляет: — Мы слишком долго кормили вшей в окопах!

Старший фельдфебель торопит нас. Нужно уходить, потому что до взрыва остаются считаные минуты. Захожу в комнату, где лежит военная форма и сапоги. Поскольку мои сапоги сильно прохудились и пропускают воду, я быстро примеряю новую пару. Однако в спешке я выбираю сапоги, которые на размер больше требуемого. Я рассчитываю носить их с дополнительной парой носков или обернув ноги газетами. Этого не следовало делать, потому что идти в них по дорожной грязи очень трудно, и я быстро натираю в кровь ноги. Иногда сапоги застревают в грязи, и их приходится вытаскивать с немалым трудом. Идти мучительно больно. Я часто отстаю от других солдат, но мой верный Отто не бросает меня. Он тоже сильно натер ноги, но терпеливо выносит тяготы отступления и не жалуется.

Я часто удивляюсь тому, откуда у меня еще берутся силы и как мне удается упрямо идти вперед. Лучше все-таки идти, потому что когда я останавливаюсь, то на меня сразу накатывает невыносимая боль. Теперь мне понятно — когда на кону стоит твоя жизнь, ты готов вынести любые испытания. В первый же день я испытываю адские муки. Ночью я не могу спать, и из короткого забытья меня вырывают крики товарищей, предупреждающие о приближении советских войск. Позднее меня по ночам мучают кошмары другого рода. Я просыпаюсь от ощущения, будто вокруг меня раздаются истошные крики идущих в атаку красноармейцев. Это было ужасно! Дать отпор врагу в подобной реальной ситуации я вряд ли смогу. У меня остался лишь пистолет, а у пулемета, который таскает с собой Отто, давно закончились патроны. В тех случаях, если нам приходится спешно покидать место ночлега, я предпочитаю бежать, какую бы боль мне ни причиняли стертые в кровь ноги. Тем, кто не успевает бежать, остается лишь посочувствовать.

Мы слышали, что их пристреливали на месте или закалывали штыками. Иные кидаются на врага с голыми руками, другие бросаются на колени и умоляют пощадить их. Советские солдаты в таких случаях со смехом уничтожают и тех, и других. Я не слышал о том, чтобы наших солдат брали в плен.

Проходит несколько дней, и нас перестают преследовать громогласные крики наступающих советских солдат, однако теперь они обходят нас с флангов, причем порой очень близко. При этом они даже не удосуживаются открывать по нам огонь. Мы действительно представляем собой жалкое зрелище — оборванные, голодные, усталые. Они как будто насмехаются над нами, двигаясь вперед победоносной гордой поступью. За ними следуют обозы, нагруженные всевозможным добром. Ситуация возникает гротескная — мы видим врага вблизи и безучастно наблюдаем за его передвижениями, не вступая с ним в бой и лишь угрожающе вскидывая сжатые кулаки.

Иногда картина меняется — наступающие части Красной Армии натыкаются на сильное вооруженное сопротивление отрядов немецких солдат. После этого они быстро отходят, оставляя множество убитых русских женщин и детей на дорогах и в деревенских домах. Это вызвано ненавистью к немцам и к тем, кто был вынужден служить им в дни оккупации. Они не спрашивают, добровольно или принудительно пошли эти люди на службу немцам, им достаточно лишь того, что они жили на оккупированных землях. Красная Армия требует беспрекословного подчинения согласно патриотическому лозунгу большевиков: «Лучше смерть, чем рабство!» Такие же слова всегда звучат с победившей стороны, и главный мотив — ненависть к тем, кто думает иначе. Если все вынуждены поступать вопреки собственной воле или вопреки убеждениям, то такое положение не приведет ни к чему хорошему. Женщины, убитые своими соотечественниками-солдатами, были самыми обычными крестьянками. Видит бог, они не хотели сотрудничать с оккупантами, им просто хотелось выжить в тяжкие дни войны.

Эти кровавые эпизоды и мысли о них заставляют меня более решительно двигаться вперед. У меня такое ощущение, будто я иду по колено в крови. Когда мы добираемся до деревни, из которой отряду наших солдат только что удалось выбить русских, я испытываю нестерпимую боль. Я просто не могу стоять. Мои ноги как будто горят огнем, мне кажется, будто я долго шел по раскаленным углям. Впервые в жизни я кричу от боли:

— Мне конец, Отто! Мне не дойти на таких ногах до Буга!

— Ты должен дойти! — настаивает Отто и пытается успокоить меня. Мы метров на сто отстаем от основной массы нашего отряда. На нас никто не обращает внимания. Да и с какой стати? Все смертельно устали. Какая разница, все ли дойдут до конца пути? Разве важно, что кто-то отстанет и погибнет? Но я не хочу умирать! Стискиваю зубы и снова ковыляю вперед. Адский огонь вряд ли может быть мучительнее боли в моих израненных ногах. До крови закусываю губу, чтобы не лишиться последних волевых усилий. Какое-то время спустя боль делается невыносимой, и я решаю отдаться на произвол судьбы. Я до конца исчерпал запас физических сил, моя воля парализована. Я больше не могу идти, мне не сделать и шага. Я со стоном опускаюсь на грязную землю. Отто заставляет меня встать и идти дальше. Он ругается на меня, кричит, прибегает к увещеваниям. Я не реагирую на его слова, мой моральный дух сломлен.

— Все кончено, Отто! Больше не могу! Я остаюсь здесь. Делай, что хочешь, мне все равно! — со стоном отвечаю я. — Брось меня! Если русские придут сюда, я воспользуюсь пистолетом. Поторопись, друг, ты еще успеешь догнать остальных!

— Прекрати! Хватит нести чушь — резко обрывает меня мой товарищ. — Давай хотя бы дойдем до ближайшей хаты. Там немного отдохнем и потом сможем пройти еще немного.

Он подставляет мне плечо, закидывает на него мою руку и помогает сделать первый шаг. Меня пронзает жаркая волна боли, к горлу подкатывает тошнота. Неужели мне действительно конец? Черт побери! На фронте я часто бывал в разных переделках, месяцами подвергал свою жизнь опасности, получал незначительные ранения в опасных боях, и вот теперь моя жизнь висит на волоске из-за пары паршивых армейских сапог, которые жутко натерли мне ноги, содрав кожу едва ли не до костей! Никогда не думал, что может случиться такое. Я давно мог бы снять сапоги и идти босиком, как поступают многие наши солдаты. Однако когда я вижу, что стало с их ногами и думаю об их болячках и инфекции, которую они наверняка подцепили в дорожной грязи, решаю не делать этого. Кроме того, сняв сапоги, я, пожалуй, больше не смогу натянуть их снова на свои распухшие ноги.

С помощью Отто мне удается устроиться в ближнем деревенском доме. Он пуст. К нашей радости, мы находим в одной из комнат кусок хлеба и свеклу в стеклянной банке. Пища придает нам сил и немного поднимает настроение. Тем не менее, чувствую себя смертельно усталым. Я не уверен, смогу ли идти дальше. Пока Отто осматривает дом и окружающую местность, я ложусь на топчан, накрываюсь одеялом и мгновенно засыпаю.

Слышу голос, доносящийся как будто издалека. Кто-то зовет меня по имени. С великим трудом заставляю себя подняться и медленно плетусь к двери. Отто, стоящий на другой стороне улицы, призывно машет мне рукой. Рядом с ним стоят две низкорослые русские лошадки с какими-то веревками вместо нормальной уздечки. Мой товарищ расплывается в довольной улыбке.