– Да, всегда говорить правду довольно неудобно, – согласилась я.

Больше я его о правилах не расспрашивала, но однажды, вернувшись домой, нашла в кармане пальто салфетку из «Чёрной чашки», тоже, конечно, чёрную, на которой белым карандашом было написано: «Девятое Правило Джиннов: каждый день кого-нибудь удивляй». И почему-то обрадовалась, хотя, по идее, должна была рассердиться, что он залез мне в карман. Но Юсуф есть Юсуф, поди на него рассердись.

В ноябре, когда дни делаются всё короче, а до солнцеворота ещё так мучительно далеко, что в него почти невозможно поверить, мне стало хуже. Ничего удивительного, в это время мне всегда становится хуже, в смысле, повеситься хочется даже во сне; на самом деле, это не так страшно, как, наверное, можно подумать, страшно было только в первые годы, пока я не привыкла и не убедилась на опыте, что эта горькая вечная тьма не имеет надо мной особенной власти, точнее, что она – это не вся я. Кроме тьмы есть что-то ещё, и оно твёрдо решило выжить, не для радости, которой мне, в силу устройства организма, не светит, а просто назло. Чтобы не достаться тьме на завтрак, обед и ужин, ишь, раскатала губу, обойдётся! Что-что, а это пока в моей власти – заставить тьму голодать.

Поэтому я не только до сих пор не повесилась, но каждый день хожу на работу и даже не путаюсь в цифрах, чего только не сделаешь назло врагу. А что с кислой мордой и вокруг меня густое чёрное облако, невидимое, но явственно ощутимое – ничего не попишешь, коллеги потерпят, благо у меня отдельный кабинет. Но другим людям меня в это время, конечно, лучше не видеть. Дело не в том, что я опасаюсь с ними рассориться или чем-то обидеть, просто иррационально боюсь, что их поглотит моя голодная тьма. Хотя, конечно, так не бывает. Чужая тьма никому не страшна. Умом я это понимаю, но всё равно стараюсь ни с кем не встречаться, даже с родителями по телефону не разговариваю, только пишу короткие сообщения; к счастью, они верят, что с ноября до Нового года у меня на работе страшный завал.

Но в «Чёрную чашку» я, конечно, исправно заходила каждый день, по утрам и после работы; не такая я дура, чтобы отказаться от этого утешения, последнего аргумента в споре с тьмой, единственного недолговечного убежища от неё. Ради этих визитов я весь день копила силы; их худо-бедно хватало на одну почти искреннюю улыбку, с которой я говорила Юсуфу: «Привет». Он отвечал, как обычно, развлекал меня болтовнёй, несколько раз доставал из-под стойки нарды – за эти дары я была ему благодарна, хотя знал бы кто, сколько усилий мне стоило их принимать.

Однажды во время игры – я как раз начала выигрывать и почти по-настоящему этому радовалась, ну, насколько могла – Юсуф вдруг сказал: «О. Кажется, это можно убрать», – и коснулся моего лба; жест совершенно неуместный, но безобидный, так проверяют, не поднялась ли температура. Я даже не отшатнулась, но удивилась: чего это он? Но не успела спросить, потому что расплакалась. Сама не знаю, как это произошло, обычно я очень сдержанная, даже наедине с собой.

Ничего не случилось, поступок Юсуфа меня не обидел, только чуть-чуть удивил, но я рыдала, как в раннем детстве, когда любое огорчение – горькое горе, малейший испуг – лютый ужас, а пустяковая обида невыносима, и кажется, что всё это – навсегда. Юсуф сохранял полную невозмутимость, только выдал мне пачку салфеток и сказал:

– Двадцать первое Правило Джиннов гласит: «Когда хочется плакать, плачь». Вам, конечно, эти правила исполнять необязательно, зато мне есть, чему поучиться. Отлично вы плачете, даже зависть берёт.

Услышать про зависть почему-то было так смешно, что я рассмеялась сквозь слёзы. А досмеявшись, обнаружила, что слёзы наконец-то закончились. И сказала Юсуфу:

– Хорошо. Значит, я могу не извиняться. И не объяснять своё поведение. Тем более, я всё равно не знаю, как его объяснить.

Он отмахнулся:

– Ещё и не такое бывает. Лучше делайте ход, пока я не воспользовался вашим положением и не начал переставлять шашки. Правила правилами, но я с рождения жулик, а против природы не попрёшь.

Как-то мы доиграли; кажется, я даже выиграла эту партию, впрочем, не поручусь, очень плохо помню, чем закончился вечер. И только по дороге домой, заметив, что кручу в руках сложенный зонт, словно бы выполняя простенькое упражнение с мечом, поняла, что настроение у меня если и не отличное, то, как минимум, легкомысленное. И никакой тьмы во мне нет. Только снаружи, но она-то как раз совсем не страшная, мутно-жёлтая, призрачно-голубая, местами оранжевая из-за фонарей.

Тьма не вернулась ко мне ни во сне, ни наутро, а к вечеру я уже почти не верила, что была какая-то тьма, превратившая мою жизнь в аккуратный, грамотно спроектированный филиал ада на одну условно грешную душу; на самом деле, очень условно, сколько там тех грехов. Помнить – помнила и вряд ли когда-нибудь забуду, но не всем измученным телом, как обычно даже выздоровев, вспоминают болезни, а только теоретически: «было – так».

Я, конечно, зашла в «Чёрную чашку» с утра, по дороге на работу, как почти всегда делала. Юсуф приветливо поздоровался, поставил передо мной эспрессо и убежал протирать столы; впрочем, всё к лучшему, мне надо было спешить. Зато вечером он предложил выйти покурить, угостил своей сигаретой, как по мне, слишком уж крепкой, всё-таки я совсем не высший дух. И с нескрываемым, явно злорадным удовольствием любовался, как я давлюсь горьким дымом, наконец милосердно отнял угощение, утешил:

– Ничего, я к ним тоже не сразу привык.

Дождался, пока я развернусь, чтобы войти обратно в кофейню, и прошептал, почти касаясь губами затылка:

– Пятнадцатое правило джиннов гласит: «Не печалься о чужих болезнях, скорбях и бедах, но если можешь исцелить, исцеляй».

А когда я переступила порог «Чёрной чашки», он, конечно, был уже там, стоял, склонившись над кофейной машиной, то ли исправлял какую-то поломку, то ли просто фильтры менял, такой серьёзный и сосредоточенный, что я не решилась спросить, какого чёрта он дурит мне голову. В смысле, сказать, что я теперь, кажется, должна ему целую жизнь. И не знаю, чем отдавать такой долг. И не факт, что придумаю. В общем, я промолчала, но Юсуф всё равно ответил, на миг оторвавшись от недовольно фыркающей машины: «Не все долги надо отдавать».

С Рождества до Нового года в нашей фирме каникулы, и на эту неделю я всегда уезжаю куда-нибудь к морю, в тепло. Я люблю путешествия, можно сказать, только ради них и работаю, а возможность удрать из нашей тёмной мокрой зимы в чужое вечное лето это настоящее счастье – в той форме, в какой оно вообще доступно для меня.

Билеты я всегда покупаю заранее, ещё весной. И гостинцу заказываю примерно тогда же. Потом цены начинают расти и к осени взлетают до почти немыслимых, но дело, конечно, не только в этом; то есть, на самом деле, вообще не в этом, экономна я только в теории, на практике мне плевать. Просто к началу каникул от меня обычно остаётся так мало, что добровольно пальцем не пошевелю, а оплаченные билеты тянут меня как на аркане – туда, где будет почти хорошо. Нехитрый трюк, но со мной он неизменно срабатывает: я не люблю, когда рушатся мои планы. Терпеть этого не могу.