Филипп некоторое время избегал испытующего взгляда брата, но наконец не выдержал и поднял голову.

– Как ты? – выпалил Франц первое, что пришло в голову.

Он хотел извиниться, но не знал, как подступиться. Возможно, в разговоре все станет на места. Слова придут – как приходят забытые строки из старой песни, когда решаешь ее спеть.

Филипп неопределенно качнул головой и посмотрел в сторону. Вдалеке звучали голоса айсидов – скрипучие и колкие слова то взлетали, то падали с треском, будто каменные птицы. Эхо разлеталось меж кристальных стен.

Франциску хотелось сказать, что все будет хорошо.

Что они выберутся. Нашли же они тут приют!

Но язык не поворачивался во рту. Едва зажившие ссадины на лице брата так и притягивали взгляд. Тормозили мысль. Отбирали решимость.

Как можно просить за такое прощение?

– Фил… – начал Франц.

– Франциск, – неожиданно отозвался брат.

Странно было слышать его голос после столь долгого молчания. Франц, пожалуй, даже стал забывать, как он звучит. И это пугало.

Но сейчас испугало то, что брат назвал его полным именем.

– …я просто хочу посидеть здесь. Один. Хорошо?

Вот так.

Брат глядел в сторону, сжав губы.

Не простил.

В глазах Франца предательски защипало.

– Прости, – выдохнул он.

Рот Филиппа дернулся, но брат промолчал.

– Прости, я правда… Я не знаю… Фил, послушай, если бы я мог все исправить!

Брат уставился на него именно тем взглядом, которого Франц так боялся.

Холодный упрек. Как будто старший брат – назойливая муха. Взгляд, говорящий: «Уйди».

Этого Франц выдержать не мог. Он подался вперед и, схватив близнеца за локоть, повернул его к себе, заглянул в лицо.

– Что мне еще сделать, чтобы ты меня простил? – воскликнул он хриплым от волнения голосом. – Фил, скажи, что мне сделать? Что? Я так сожалею обо всем этом! Очень! Это правда, Фил! Я не хотел, чтобы ты… Чтобы с тобой… Ты бы знал, как я боялся за тебя, когда мы попались этому Богомолу! Я… Фил, я так испугался! Если бы с тобой что-то случилось… Да пропади оно все пропадом!

Франц зло топнул. По коридору заметалось эхо, отражаясь от сталактитов. Сердце стучало, словно молоточки часовщика. Тук-таки-так, тук-тудук-тук.

«И при этом побоялся выйти первым на жертвенник, – шепнул голос. – Хорош брат!»

«Нет! – отмахнулся Франциск. – Нет, я…»

– Филипп, послушай… Я так не могу! Не могу, когда ты молчишь целыми днями! Я так долго не выдержу! Не могу так, в молчании… Не могу больше, не могу! Пожалуйста, ну пожалуйста, говори со мной!

Брат глядел так странно, что Франц даже растерялся.

– Не хочу, чтобы мы стали как Эмпирей с Каликсом! – Он покачал головой, еле сдерживая слезы. – Не хочу с тобой ругаться, не хочу злиться. Не хочу, слышишь? Давай как раньше, давай будем как… тогда? До того, как сюда попали. Ты же всегда был рядом со мной, и когда у меня случались приступы…

– Теперь их нет.

Франц замер.

Это правда.

У него не раз было ощущение, что приступ вот-вот разразится, однако видения так и не наступали.

Что-то изменилось.

Что?

– Бывают, – упрямо сказал Франциск. – Во сне один раз было. Я еле очухался.

Брат равнодушно отвернулся.

«Один раз…»

– Филипп, ну ты слышишь меня? Ответь, пожалуйста! Ну что мне еще сделать?! Скажи, что? Давай! Ну же! Что угодно! Я сделаю все! – Голос Франца сорвался, и мальчик тяжело задышал, стиснув кулаки до боли.

– Я хочу, – тихо выдохнул Филипп, – чтобы ты… забыл меня.

Франциску почудилось, что он ослышался.

Нет, не может быть.

Близнеца будто подменили.

Он бы никогда такого не сказал!

Ни за что!

Гробовую тишину разбили чьи-то шаги. Айсиды.

– Линго! – воскликнул Шико. – Время для трапеза быть!

Выпучив глаза, он открыл рот и сделал вид, будто закидывает в себя что-то.

– Трапеза! Когда в себя есть! Понимать? Живот плакать же, да? Хочешь в себя есть?

– Я так хотеть! – подхватил его друг Ао. – Так хотеть в себя есть! И булка, и птицына рука, и нога… – Он чуть задумался и тряхнул головой. – Да и голова тоже! А-ай! А еще яйцо, и корешок сладкая, и рыбина печенка, и солена хвостик… Ух-х, прямо не мочь, как хотеть в рот положить! Ну же! – Ао подмигнул близнецам. – Чего грустная?

Он задумался, обвел пальцем свою физиономию.

– Как она, Шико? Этот штука с носом? Линго, что такое быть? Не хотеть корешок есть? Там жарена лягушка и слизняк есть, у-мм, вкусно! Идти, линго, давай идти быстро! А то другие лягушка в рот положить, тебе не достаться!

Криво, но старательно улыбаясь, айсиды двинулись к проему в стене.

Филипп поднялся и прошел мимо.

Франциску показалось, он забрал с собой последние крупицы его надежды.

Когда они возвращались в общий зал, Франц заметил, что воздух потеплел и даже можно было не кутаться в перьевые циновки. Шико тоже это заметил и, облизав палец, воздел над собой.

– Тепло быть, – сказал он спутникам.

– Уф, хорошо, – отозвался Франц и только потом понял, что хорошо лишь для него.

– Нет, – озабоченно покачал головой айсид. – Не хорошо быть! Тепло – плохо. Ай-сииди не любить тепло! Жара – смерть для ай-сииди быть! Ты лед когда-нибудь видеть?

– Да.

– Когда-нибудь лед брать в руку? Тогда ты знать, что бывать, когда лед лежать на теплой рука… Раз – и льда не бывать. Только лужа. Ай-сииди не любить тепло, Фу-Ранцу. Нет, не любить!

Складка между бровями стражника так и не разгладилась, пока они не пришли к основной пещере. Там айсиды уже собрались на общую дневную трапезу. Крылатые и рогатые существа сидели то тут, то там на циновках и что-то жарили и варили над пламенем голубых костров. Гудели и скрежетали голоса, звенели серебряные браслеты и бубенцы, призрачно нашептывали фонтаны в ледяном царстве.

– Ну что, кушать идти! Давай-ка, давай! – оживился Шико.

Франциск шагал за стражниками, понурив голову. Брат шел впереди и не оборачивался. И хотя Франца окружало журчание воды, гоготки айсидов и эхо шагов, ему казалось, существует лишь один звук – тишина, воцарившаяся между ним и Филиппом, – тяжелая, как свинец.

Когда же мальчик наконец поднял голову, он увидел вдали поднимающиеся над толпой серебряные рога.