— Это несправедливо по отношению к тебе.

Она не смотрела на него. Она продолжала сидеть, прижавшись щекой к коленям. Усталость и печаль тяжким грузом легли ей на плечи.

— Я могу это вынести.

Чариз полюбила Гидеона Тревитика с первого взгляда. Она полюбила его за силу, за достоинство, за ум, за красоту. Она продолжала любить его за это.

Но он был прав, посчитав ее чувство девической глупой влюбленностью. То чувство было тепличным растением, пышным и зеленым, но неспособным противостоять холодным ветрам реального мира.

Этот час изменил его навсегда. Этот час изменил ее самое навсегда.

Ее любовь к Гидеону стала теперь крепче камня.

Во второй половине дня с моря подул ледяной ветер, такой резкий и злой, что даже Гидеон не мог этого не заметить. Для этого времени года погода была необычной, если верить портье в гостинице, который пожелал Гидеону и Чариз приятной прогулки, когда они вышли из отеля.

Гидеон не был уверен в том, что появление на публике — хорошая мысль. Кто-то мог их узнать, а события последних дней изрядно подточили его силы, и он очень не хотел повторения того, что случилось с ним в Портсмуте. Кроме того, хотя вероятность того, что их с Чариз могли узнать и сообщить об их местонахождении Феликсу и Хьюберту, была очень мала, рисковать он считал себя не вправе.

Но Гидеон не мог больше сидеть в четырех стенах, где все напоминало о боли и разочаровании прошлой ночи. Что еще хуже, недоброй памяти неуклюжее совокупление пробудило в нем чувственность. Мысль о том, что, живя с Чариз в одном номере, он не мог прикоснуться к ней и уже никогда не сможет прикоснуться, сводила его с ума.

Шли часы, и он все явственнее замечал, что его настроение передается Чариз. Обстановка становилась все более напряженной, пока не стала совершенно невыносимой. Он слышал, как она облегченно вздохнула, когда он предложил прогуляться.

К счастью, из-за холодной погоды лишь смельчаки отважились выйти из дома. И те немногие прохожие, которые встретились им на набережной, спешили по своим делам, не обращая на молодую пару никакого внимания.

Чариз и Гидеон шли молча. Они вообще в этот день почти не говорили друг с другом.

Да и что мог он сказать ей после эмоциональных бурь прошлой ночи? Живот у него сводило от стыда за свое поведение как во время, так и после совокупления. Как он вообще смог вынести возвращение в ад? Еще больше пугала его перспектива обсуждения того, что произошло. Чем мог он оправдать себя, так нелепо и грубо воспользовавшегося ее телом?

Чариз повернулась лицом к морю. Ветер гнал к берегу тяжелые серые волны. Ветром чуть было не сдуло ее шляпку, и она подняла руку в перчатке, чтобы удержать ее.

По крайней мере сейчас она была одета прилично. Этим утром он пригласил модистку и заказал для Чариз полный гардероб. Очаровательный желтый ансамбль, который сейчас был на Чариз, пришлось срочно подгонять по фигуре. Остальные наряды обещали доставить на следующей неделе.

Единственный раз за весь день Чариз улыбнулась, когда увидела рисунки своих будущих платьев.

Гидеон подошел и встал рядом, когда она прислонилась к каменному парапету. Глаза ее, затененные полями шляпки, были печальны, уголки полных розовых губ опущены.

Ах, этот нежный рот…

От постоянного желания у него кружилась голова. Он презирал себя за это.

Господи, он был ненасытным сатиром. После того что он сделал с ней прошлой ночью, как мог он помыслить о том, чтобы снова притронуться к ней?

Чариз обернулась, перехватила его взгляд и покраснела, видимо, догадавшись о его мыслях.

Должно быть, она презирала его. Ей следовало его презирать. Он обидел ее, причинил ей боль, а потом сорвался и плакал перед ней, как жалкий трус. Он плакал впервые за все то время, что прошло со времен его вызволения из темницы набоба.

Глаза ее стали темно-зелеными. Он не мог определить, что выражал ее взгляд. Хотя до событий прошлой ночи он мог бы сказать, что во взгляде ее читался интерес к нему. Губы ее приоткрылись в беззвучном вздохе.

Гидеон отшатнулся, словно она протянула к нему руки. Но ее руки в желтых перчатках по-прежнему сжимали перила парапета.

Сердце его стучало как барабан. Одной рукой он потер шею. Удивив его, Чариз тихо рассмеялась. Удивленно и раздосадованно.

Этот тихий музыкальный звук полился по его венам тягуче, словно мед. Этот звук, этот мед ее голбса, заставлял его желать то, что было ему недоступно. Он давно должен был привыкнуть к этой мысли и смириться, но отчего-то эта чертова пытка никогда не кончалась.

— Ты выглядишь почти робким.

— Господи, Чариз. — Он не знал, как выразить свое изумление. — Не может быть, чтобы ты находила забавным наше затруднительное положение.

Она перестала улыбаться.

— Лучше смеяться, чем плакать. — Она отвернулась и стала смотреть на море. — При желании ты мог бы увидеть то, что видят все, когда смотрят на нас. У официанта, который нас обслуживал утром, была такая масляная улыбка.

— Мы молодожены, если твои сводные братья надумают навести справки, я хочу, чтобы люди говорили, будто мы действительно вели себя, как молодожены.

— Тогда, возможно, тебе следует ко мне прикасаться, — тихо, но решительно сказала Чариз.

Гидеон молчал. Слышался лишь рокот волн, печальные крики чаек и стук колес по булыжной мостовой — за спиной у них была главная улица города.

— Чариз…

Она повернулась, и он увидел, что ей не до смеха. Ему тоже было не до смеха.

— Ты прикасался ко мне прошлой ночью.

Гидеон сжал кулаки.

— Не думал, что ты захочешь говорить о том, что произошло, — произнес он сдавленно.

— С чего ты взял?

«Потому что я обидел тебя. Потому что превратил в трагедию то, что должно было стать чудом. Потому что не могу заставить себя не думать о том, что чувствовал, когда был в тебе».

— Потому что с этим покончено.

Чариз удивленно вскинула брови.

— Никаких переговоров?

Он тяжело вздохнул.

— Возвращение к событиям прошлой ночи для тебя будет столь же болезненным, как и для меня.

Чариз посмотрела ему в глаза.

— Ты… ты сделал то, что тебе следовало сделать.

— Но радости не почувствовала.

— Практика — путь к совершенству, — заявила она упрямо.

— Не в этом случае.

Ему хотелось сказать ей, что оставил надежду на блаженство. Что он не верит в то, что его мир можно изменить. Что она прекраснее рассвета, что он умирает от желания к ней.