Всегда в стороне, всегда сам только свои чемоданы таскает. Карпоносов за свою партнершу и тренера отдувается, Вовик ходит отдельно. Зайцев, проклиная всё и всех на свете, рыча «Твою мать!», таскал в турне, естественно, наши с ним чемоданы, а еще и багаж Тарасовой, иногда и Чайковской, когда Гена надрывался.

Мы по Европе на поездах ездили, и Зайцев закидывал наши чемоданы в купе с помощью американцев и гэдээровских ребят.

Когда я начинала в сборной, одиночниками там были Четверухин, Волков, Овчинников. Потом — Волков, Овчинников, Ковалев. Через короткое время Овчину убрали.

В 1976 году появился среди одиночников Костя Кокора, его привезли на чемпионат мира, как раз когда Овчинникова вывели из сборной. Потом в команду вошел Игорь Бобрин. Они все — мое поколение.

Мы вышли из ЦСКА одной компанией — Сурайкина со Смирновой; потом Лелик с ней же; конечно, Мила с Сашей Горшковым. Потом, когда мы оказались у Татьяны, в наш круг вошли Моисеева с Миненковым, хоть они и моложе, но мы вместе работали. Мы уже заканчивали, когда появились в команде Бестемьянова с Букиным. Все они — костяк сборной на больших международных соревнованиях.

Когда наша спортивная карьера заканчивалась, всем казалось, что уж кого-кого, а нас точно хорошо устроят. Но, как ни странно, особых предложений не поступало. Зайцеву предложили попробовать себя в группе специалистов при председателе Госкомспорта — в общем, он попал к ветеранам. Вероятно, он очень хорошо устроился, только сев рядом с ними, он не учился, как надо работать, поскольку в этот момент был очень занят строительством дачи.

Группа специалистов при Павлове состояла из людей уже пенсионного возраста, но имеющих колоссальный опыт работы. Павлов успешно использовал их знания. Небольшая группа — человека три-четыре. К ним присоединили молодого Зайцева. Это было сделано разумно, если б Зайцев к своему назначению отнесся более серьезно. А меня в мае пригласили неожиданным звонком на заседание ЦК ВЛКСМ.

Весной 1979 года мы поступали в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где готовили номенклатурных работников. Сергей Павлович Павлов придерживался линии — готовить руководителей спорта из своих рядов. Мы поступали вместе с прославленной конькобежкой Лидией Павловной Скобликовой. Но она уже заведовала спортивной кафедрой Высшей школы профсоюзов. А мы с Зайцевым, как говорится, были никем в тех рядах. Экзамены мы сдали вместе со всеми, сдали совершенно нормально. Причем я пришла на экзамены сразу после рождения ребенка. Но потом меня вызвал к себе Сергей Павлович: «Ира, такая ситуация. Понимаешь, вы не в номенклатуре. А в академию поступают уже руководящие работники. Подготовься, с тобой будут беседовать в ЦК партии».

На Старой площади со мной встретился товарищ Грамов, будущий председатель Госкомспорта. Встреча получилась очень смешная, потому что в его глазах я оставалась еще маленькой девочкой, хотя мне было почти тридцать и у меня ребенок уже рос. Но он со мной разговаривал, как с молодой спортсменкой. Слово «номенклатура» он никак не мог произнести. А я решила сыграть роль дуры-спортсменки, которая все время хочет услышать: почему? В общем, такие пряталки-догонялки. В конце концов он все-таки выкрутился и, не говоря слова «номенклатура», стал мне объяснять: ты понимаешь, если мы берем на учебу в академию второго секретаря горкома партии, то когда он выучится, когда защитит диплом, перейдет на должность первого секретаря. То же самое происходит и с секретарем обкома или крайкома. Он продолжает: вот мы тебя возьмем, ты выучишься, и куда тебя направлять? Я со всей своей прямолинейностью ему отвечаю: а если зампредом Спорткомитета?

Грамов, по-моему, был заведующим сектором в отделе пропаганды. Такое наглое высказывание его явно шокировало. Я думаю, дальше он на меня смотрел, как на девчонку со съехавшей крышей. Не могу сказать, что я сильно была расстроена отказом ввести меня в компанию начальников. Но, конечно, неприятный осадок оставался, потому что экзамены мы сдали все же не хуже этих теток и дядек с номенклатурными биографиями. В спорте мы поднимались по ступеням до самого верха, не потому что там есть номенклатура, а потому что у тебя есть способности.

Тот разговор проходил в преддверии Олимпиады-80. А когда Олимпиада закончилась, мне стало совершенно понятно, что год восьмидесятый — это последний сезон. Скажу, почему я пришла к такому решению. Олимпиада показала, что мне, тридцатилетней, уже нелегко бороться за первое место. Олимпиада в Лейк-Плэсиде получилась переломной, после нее ушла большая часть спортсменов, близких нам по возрасту, остались сражаться за первенство двадцатилетние, а в парном катании шестнадцатилетняя Черкасова, семнадцатилетняя Пестова, восемнадцатилетняя Бабилония. Каждый раз после того как уходила старая плеяда, нам доставались все более и более молодые соперники. Честно говоря, интереса соревноваться с ними не возникало. А потом, если у тебя есть десять золотых медалей чемпионатов мира, что изменится с появлением одиннадцатой, двенадцатой? До следующей Олимпиады 1984 года я явно не дотяну.

В 1976 году, когда мы победили в Инсбруке и уехали в турне по Европе, в Германии у нас состоялась встреча с вице-президентом Международной федерации, немцем Шихтелем. Я тогда у него спросила, как он считает, есть ли смысл нам еще оставаться в спорте или нет? Он удивился: «Почему ты меня спрашиваешь?» Я ответила: «Я бы не хотела, чтобы повторилась история с Протопоповым. Тем более что закончился олимпийский цикл». Он отвечает: «По большому счету, я сейчас у вас соперников не вижу, но самое главное, ваше катание — это спорт будущего. Мы, судьи, смотрим не просто на исполнение элементов, приятно, когда перед тобой яркая личность, воплощающая собой тот вид фигурного катания, в котом она блистает. В парном катании вы — те самые лидеры, которые определенно создали новое направление».

Я не случайно задала ему этот вопрос, для меня было важно услышать ответ западного специалиста. В тот период мы крайне редко и мало общались с иностранцами, никакой международной политики наша федерация, понятное дело, не вела. Душили всех результатами и спортсменами, вот и вся политика. А какой-то дальновидной стратегии, по вполне понятным причинам, в том числе из-за отсутствия языка общения, не существовало.

Но прошло еще четыре года, и в восьмидесятом передо мной конкретно возникла проблема: что дальше? Ну еще бы год я вполне бы продержалась. А дальше? Соревновательного интереса нет никакого. Техническое совершенствование? Куда больше? В тридцать лет ты уже из себя ничего не вытащишь.

В последний год Татьяна нами особо не занималась, когда я забеременела, всю музыку, которая у нас была отобрана на сезон 1979 года, она раздала. Подобрать музыку — это огромная работа в фигурном катании. У меня не было сомнений, что я должна после рождения ребенка вернуться на каток. Но после первого выхода на лед я очень, очень медленно вкатывалась. Все-таки мне уже было немало для спорта лет, тем более год я пропустила, пережила сложную операцию, восемь месяцев лежала на сохранении. Такой вот букет. Мы начали тихо вкатываться, и в конце мая (Сашка родился в феврале) я спросила тренера: «Таня, а где музыка?» На что я услышала достаточно резкий ответ (у тети Тани такое бывает): «Ты сначала приведи себя в порядок. А потом будет тебе и музыка». Точно, был конец мая, она уехала к мужу Володе Крайневу на концерты в Питер. А дальше все разъехались — отпуск.