Три правителя — Мартелл, Питер и Одо — дерзнули отправиться в Майен. Они не сомневались в том, что без Вильгельма гарнизон сдастся при первом же ударе. Однако же при штурме их войска понесли тяжёлые потери. «Львы» Нормандии продолжали развеваться над главной башней замка, а из амбразур защитники поддразнивали Мартелла, вспоминая его бегство от Вильгельма.

Три заговорщика решили взять гарнизон измором. Герцог Питер не находил себе места. Он постоянно к чему-то прислушивался и встревоженно смотрел в сторону границы Нормандии. Мартелл решительно проговорил:

— Я не буду Молотом, если не снесу эти стены!

Через десять дней суровой блокады из ворот замка вынесли свежее мясо и вино для осаждающих. Те, кто был в этот момент рядом с Мартеллом, испугались, что тот умрёт от удара. Он не мог понять причину такого оскорбления, но она была очень проста. Когда Анжевен без боя сдался герцогу Вильгельму, то его защищал гарнизон, не веривший в то, что их господин придёт им на помощь. Теперь же в Анжевене были люди, не сомневавшиеся в том, что герцог не оставит их одних.

И они не ошиблись. Очень скоро Мартеллу сообщили очень страшное известие: герцог Вильгельм был в пути.

Заговорщики собрали совет. Споря до хрипоты, они так и не пришли к единому мнению, как быть. Каждый день поступали всё новые сообщения. Герцог Вильгельм приближался, и довольно быстро.

Герцог Аквитанский понял, что Мартелл способен лишь на пустые обещания. Теперь ему стало ясно, что медлить нельзя, и он решил вернуться домой. Услышав это, Мартелл вскричал, что его предали. Он немного пошумел, погрозился, но отвёл свои войска, когда Вильгельм был на полпути к Анжевену. Волей-неволей Одо пошёл с ним, и когда Вильгельм прибыл к замку, то увидел лишь тлеющие костры, говорившие о том, что совсем недавно здесь был разбит лагерь врага.

Но на этот раз он не распустил войска, а сделал две вещи, которые очень оскорбили графа Анжуйского. Он осадил замок Джеффри из Майена и взял его в плен. Потом расширил свои границы за пределы Анжевена. Джеффри отправили в руанскую тюрьму, где уже сидел граф де Понтье, и обещали выпустить, если они признают Вильгельма своим сюзереном. Не в силах что-нибудь изменить, граф Анжуйский с яростью наблюдал за тем, как Нормандия расширяет свои границы.

Вильгельм велел построить новый замок на возвышенности. Когда перед ним разложили план замка, он вопросительно посмотрел на Рауля, но тот лишь отрицательно покачал головой. Оба незаметно улыбнулись. Обернувшись к Роджеру Монтгомери, Вильгельм неожиданно спросил:

— Ты сможешь удержать его, Роджер?

— Конечно же, милорд. Не беспокойтесь, — с готовностью проговорил тот.

Позже Гилберт де Харкорт набросился на Рауля, не в силах сдержать возмущение:

— Это правда, что герцог предложил этот замок тебе? Мне сказал это Фиц-Осберн.

— Да, правда.

— Идиот! И ты не согласился?

— Конечно же нет, да и Вильгельм не очень этого хотел, — спокойно ответил Рауль. — Что мне делать в приграничной крепости? Это не для меня.

— Нормальный человек не пожелал бы большего, — возразил Гилберт.

Рауль рассмеялся и с озорной ноткой в голосе проговорил:

— Если тебя это успокоит, то герцог нашёл мне лучшее применение, чем содержать приграничную заставу.

— Да ты, оказывается, неплохого о себе мнения, господин зазнайка.

Сцепив руки за головой и раскачиваясь на стуле, Рауль лениво проговорил:

— Да. Люди называют меня стражем.

Эти слова были чистейшей правдой, но Гилберта возмущало то, что их сказал сам Рауль. И он стал что-то бормотать себе под нос, что брат его стал ужасной выскочкой.

Монтгомери получил в подарок от герцога новый замок в Майене, назвав его Ла-Рош-Мабилль в честь своей жены, и тотчас же стал отдавать распоряжения по его укреплению. Теперь порой, поглядывая на юг в сторону графства Анжуйского, герцог смеялся:

— Если этот пустозвон снова посмеет ударить мне в спину, Роджер, пошли мне его голову в подарок на Новый год.

Казалось, граф Анжуйский отвоевал своё. Слишком долго о нём ничего не было слышно.

Что касается герцога, то он вернулся в Нормандию и приехал в Руан в тот день, когда колокола всех церквей звонили в честь рождения его дочери Оделизы.

По поводу этого события устраивались праздники. Двор снова увидел выступления бродячих артистов. Вильгельм посвятил Улнофа, сына Годвина, в рыцари за его хорошее поведение и сбросил его с седла во время турнира. Он хотел также посвятить в рыцари Эдгара, но Рауль покачал головой в знак несогласия. Эдгар участвовал в турнире вместе с нормандцами, и глаза его горели в азарте, однако Рауль почему-то был уверен, что юноша не примет рыцарство из рук герцога Нормандии.

Эдгар вышел из поединка победителем, разгорячённый и раскрасневшийся, и удовлетворённо воскликнул:

— Как жаль, что таких состязаний нет у нас в Англии! Я чувствовал под собой прекрасного коня и копьё в руке... Я с удовольствием поучился бы этому виду единоборства и хотел бы, как вы, сражаться на коне.

— А как же вы сражаетесь?— спросил Рауль.

Допив вино, Эдгар вытер платком разгорячённое лицо.

— Только не на лошадях! — проговорил он. — К тому же вместо копья у нас боевой топорик.

Эдгар помолчал, и взгляд его опечалился.

— Боевой топорик — самое хорошее оружие!

— Я в это не верю! — возразил Рауль, провоцируя друга на ответ.

— Я говорю правду! — воскликнул Эдгар. — Я могу отсечь голову твоему коню единственным ударом моего топорика.

— Жестокое, варварское оружие, — пробормотал Рауль.

— Лучше бы ты помолился о том, чтобы никогда не встретиться с ним, — мрачно заявил Эдгар.

После этих слов обоим показалось, что они как бы отдалились друг от друга. Рауль отвернулся и ничего не сказал в ответ. Тогда Эдгар взял друга под руку, и они пошли по направлению к дворцу.

— Я не знаю, почему ты заставил меня сказать эти слова. Надеюсь, что этого никогда не произойдёт. Мой отец пишет, что король велел Ателингу явиться в Англию. Поэтому может статься, что трон перейдёт в его руки и не моему господину, и не твоему нечего будет спорить.

— Ателинг?

— Ателинг.

— Да, если Эдуард назначит его своим наследником, — с облегчением проговорил Рауль. Он сжал руку сакса.

— А если этого не случится?

— Если это не произойдёт... моё копьё против твоего топорика, — и Рауль замолчал.

— Я знаю, — сказал Эдгар. — Ведь я говорил тебе об этом четыре года назад, когда приехал в Нормандию. Но, может, этого никогда не случится.

— Конечно, нет. Если только Эдуард выберет Ателинга. Неужели прошло четыре года, Эдгар?