Бросая окурок в урну, Назаров заметил внизу, справа от крыльца, новое, чего не было, когда выходил курить в прошлый раз. Пригляделся, по высокому воротнику узнал того, кто заплатил ему пять тысяч за стопарь водки… Человек сидел на оградке, отделяющей тротуар от газона. Пальто было облеплено снегом, но не сильно – видимо, он время от времени шевелился, отряхивался…

Назаров хотел было спуститься, потормошить, сказать, чтоб ехал домой. Не стал. Вполне ведь может полезть обратно, еще выпить просить. И разговоры эти его… «Пускай посидит».

Все оставшиеся полтора часа до конца смены, провожая сначала последних посетителей, а потом персонал, ожидал – сейчас кто-нибудь вернется и скажет испуганно: там человек… Нет, никто не вернулся, а Назаров не выходил – давил желание покурить, убеждал себя: «Сейчас сменюсь и покурю с удовольствием».

Погасли лампы на кухне, в залах. Стало тихо. Минуты тянулись, вытягивая душу… Вот к этим последним минутам Назаров никак не мог привыкнуть. Даже если был в ссоре с женой, казалось в конце смены, что дома его ждет счастье. Жена обнимет, дочки прильнут. Поведут в большую комнату за накрытый стол. «Что за праздник сегодня?» – удивится Назаров. «Никакого праздника, – с мягкой улыбкой скажет жена, – просто ужин».

Они давно не ели все вместе. Не совпадал график жизни, да и если были все дома, несли тарелки каждый к себе. Одни ели перед телевизором, другие за компьютером…

Дима опаздывал. На пять минут, потом на десять… Назаров вспомнил о сбитом бомбардировщике, и подумалось, что сменщик взял и сорвался в Сирию. Или еще куда-нибудь, где воюют. Не выдержал.

Нет, не сорвался. Вот он вошел и стал топтаться, сбивать шапчонкой снег с рукавов бушлата.

– Погода, блин, – проворчал вместо приветствия.

И Назаров не стал здороваться, подхватил давно висящую на спинке стула куртку.

– Слышал про самолет? – спросил Дима.

– Конечно… Весь день слежу по интернету.

– Сволочи… Но я… я одного не понимаю. – Голос у Димы дергался, плясал от низкого диапазона до по-женски высокого, почти визгливого. – Не понимаю, как можно было бомбардировщик без сопровождения пускать! Это ж азы… А так – подлетели и раздолбали, как мишень на учениях…

– Я пойду, – перебил Назаров.

– А?.. Ну да… – И Дима поник бессильно. – Удачи.

«Утром удачи желал, теперь… Если б сбывалось…»

– И тебе, Дим, счастливо.

Тот, стоя спиной к Назарову, махнул рукой. Назаров вышел.

Метель слегка стихла, и он сразу увидел рядом с тем местом, где сидел пьяный, довольно высокий сугроб. Назарова разом, одновременно обдало страхом, злорадством, неясной надеждой. Он остановился на крыльце, огляделся. Проследил за идущей мимо ресторана женщиной. Больше поблизости никого. Спустился по ступеням, шагнул к сугробу, сунул в него руку.

Был уверен, что наткнется на ткань пальто, и удивился, что в сугробе лишь снег. Поворошил. Выдернул руку и, чувствуя досаду и облегчение, быстро пошел к метро.

Про покурить забыл.

Мне было четырнадцать лет, и я метался по родному городку в поисках любви.

Влюбляться в одноклассницу или вообще в девушку из школы было глупо и опасно – вполне могли зачмырить. В то время пацаны с девчонками не дружили.

Я шагал по отдаленным кварталам, таращась на девушек. Многие, очень многие были симпатичны, многих хотелось потрогать. Но любви – той вспышки, о которой вычитал в книжках, – не испытывал. Продолжал искать.

Однажды будним утром не пошел на уроки, а забрался на самую окраину. Приехал на автобусе и вылез на конечной. Там городок кончался не кривыми избушками, а свежими пятиэтажными домами. За ними степь, в которой стояла серая глыба ТЭЦ с тремя толстыми полосатыми трубами.

Я огляделся и сел на скамейку. Спрашивал себя: «Зачем забрался сюда? Следующий автобус неизвестно когда…»

Был апрель, снег дотаивал под заборами и стенами домов. Запахи – разные и не все приятные – щекотали ноздри, кружили голову. Но хорошо было, солнечно и почти тепло. И я предчувствовал, что в такое утро должно случиться неожиданное, светлое, новое, как сама весна. Такая вот лирика, но она простительна в четырнадцать лет…

Сидел, помню, долго, жмурился от обилия света. К остановке стекались люди. И вдруг – действительно вдруг – среди кучки бесцветных, посредственных, безразличных мне появилась она. Я искал, предчувствовал, но все же не верил. И – вот…

О, это было страшно! Правду, оказалось, писали классики – сердце затрепетало, в виски ударила кровь, в глазах моих потемнело. Она стояла в каких-нибудь трех шагах, вполоборота ко мне. Она стояла как-то особенно, неповторимо, одета была тоже не так, как остальные. Хотя вроде бы такой же плащ, шуршащий, голубенький, нитяные колготки, сероватая шапка навроде берета. Белая сумочка с потрескавшимся ремешком…

Но всё в ней было ярко так, по-весеннему. Словно сама весна подошла. Весна и не должна быть пестрой…

Я смотрел рывками: то на нее, то в сыроватую землю, то на нее, то снова в землю… Окурки, билетики, горелые спички. Ребристые пробки от газировки. Совсем недавно мы с пацанами бегали и собирали их, расплющивали и играли в чику. Как хорошо мне было тогда – до того, как стало необходимо влюбиться.

Автобус.

И к автобусу она тоже пошла особенно, не как к желтому жестяному ящику на колесах, а будто к роскошному автомобилю. Словно к «Шевроле», «Альфа Ромео», «Кадиллаку»… Что там еще бывает в кино…

Походка ее была легкой, летящей… Ох, как же избиты, опошлены эти слова. Наверное, триста лет назад они были свежи, а теперь… В общем, шла, как в стихах лириков Серебряного века. Как будто она из подобного стихотворения появилась, а не из подъезда кирпичной пятиэтажки.

Влюбился. Влюбился сразу и глубоко, болезненно, как нормальный романтический герой русской классической литературы. Но я не классик, чтобы суметь описать ее без банальностей и объяснить, что она со мной сделала, даже не подозревая о том, не замечая меня, маленького, безликого, рядового…

Почти каждый день, кроме выходных, а бывало, и в выходные (на всякий случай) я ездил туда, на ту окраину, ту конечную остановку, выходил из автобуса и ждал.

А потом входил в автобус следом за нею. Провожал до поликлиники, где она работала в кабинете доврачебного осмотра. Давала градусники желающим получить бюллетень, а затем отправляла к терапевту или выпроваживала симулянтов. Что-то такое…

Я сидел на мягкой скамеечке против двери ее кабинета и в редкие секунды открывания и закрывания двери видел ее… Видеть ее стало для меня… Короче, я не мог без нее. Когда приехать не получалось или она не приходила на остановку, день получался мертвым. Выходные стали лишними, мучительными – я ждал понедельника.

Я пропускал уроки, не мог делать домашние задания. Не разговаривал с родителями, не читал книжки, не смотрел телевизор. Приятели косились на меня, как бы в чем-то подозревая…