Свои самые убедительные аргументы феминистки берут у гигиенистов, озабоченных тем, чтобы сохранить будущее и здоровье «расы» и, в частности, тех, кто ее воспроизводит. В 1899 году Юбертина Оклер обращается к диссертации одной из первых женщин, получивших степень доктора, которая изучила корсет и пришла к выводу, что он «сжимает органы, загоняет ребра внутрь, затрудняет дыхание и вызывает анемию». Умеренное решение проблемы предлагает Инес Гаш-Саррот, придумавшая так называемый гигиенический корсет, который делает живот плоским, позволяя избежать опущения нижней его части. И хотя этот корсет приводил к искривлению позвоночника, он пользовался определенным успехом. Во многих медицинских исследованиях женщины могут найти весомые аргументы в пользу отмены корсета, укорочения платья, в поддержку юбки-кюлотов и кюлотов для езды на велосипеде.

Юбка-кюлоты — это средняя формула между брюками и платьем, ее носят многие активистки и популяризируют велосипедистки. Юбертина Оклер «ликует» при виде зрелища, представляемого этими «предвестницами женской эмансипации» в кюлотах. Деятельность феминисток достаточно радикальна, чтобы велосипедные кюлоты начиная с 1893 года стали разумным выходом из ситуации. Это убеждает такую «светскую женщину», как мадам Бодри де Сонье:

Однажды обязательно настанет день, когда, не принадлежа к несколько утрированной школе, требующей расширения прав женщин, и не нося именно кюлоты (в физическом или моральном смысле), женщины будут носить более удобный костюм, чем сегодня. Зачем же бояться того, что будет допустимым завтра?

На фоне маскулинизации женского костюма может создаться впечатление, что радикальный феминизм противостоит феминизму умеренному. В какой-то мере эта оппозиция отражает социальное расслоение. В это время привязанность к женственному облику женщин зачастую связывается с буржуазной культурой, где как раз и действуют самые сильные вестиментарные ограничения. Таким образом, речь идет о шовинизме одновременно на социальном и национальном уровнях, согласно принципам которого француженки должны выступать арбитрами вкуса и элегантности.

И все же давайте воздерживаться от чрезмерно механистичных объяснений. Так, Маргерит Дюран, бывшая актриса, директор газеты Fronde, совсем не скрывавшая своего феминизма, полагает, что этот вопрос «персонального порядка» «не должен обсуждаться в конгрессе, быть объектом коллективных требований и в еще меньшей степени критики со стороны законов, общества или мужчин». Такая сдержанность не должна удивлять, потому что Маргерит Дюран прекрасно сознавала преимущества, которые дают ей и окружающим женственность и соблазнительность. Позднее, не испытывая ложной скромности, она скажет: «Никто не узнает, как много феминизм должен моим светлым волосам». В то же время Fronde не выступает с позиций умеренного феминизма. Как мы уже знаем, Марк Монтифо, женщина-писатель, носившая фрак, регулярно сотрудничала в газете.

Журналистка, феминистка и социалистка Северин, с гордостью рассказывая о том, что Конгресс феминисток 1892 года был серьезным мероприятием, удовлетворенно подчеркивала, что на нем не было «дискуссий о ношении кюлотов или тому подобной ерунды такого рода». Описывая этот же конгресс в Figaro, друг феминисток Леопольд Лакур подчеркивает, что его участницы «не выряжены в мужские костюмы, как афинянки, которых ведет эта безумная Праксагора».

Заслуживает внимания мнение Марии Дерэм, основательницы республиканского течения феминизма. Она, безусловно, принадлежит к классу буржуазии, но это либеральная и просвещенная буржуазия. Проявленная ею независимость — она отказалась от брака и материнства — редкое явление в этой среде. И при этом она выступает «решительно против ношения мужской одежды», полагая, что женщина должна оставаться женщиной и сохранять «свою грацию, которая одновременно является ее силой»: «Я враг этих уродливых и сомнительных одеяний, которые превращают нас в гибриды, в какие-то нейтральные и двусмысленные существа, что-то среднее между мужчиной и женщиной. Кто эти бесполые личности, которых даже не знаешь, каким именем называть?»

Эстетическое неприятие, то есть утверждения об уродстве мужской одежды на фоне роскоши женской моды, представляет собой стандартный ход мысли. Мария Дерэм и ее современники не учитывали тот факт, что эта асимметрия имела место в определенный исторический момент. Она воспринималась как нечто карикатурное; историк Фарид Шенун обращает наше внимание на тонкости мужской моды и привлекательность новых моделей мужской одежды — для спортсмена, джентльмена, артиста — в глазах мужчин и некоторых женщин. Неверно также и представление о том, что у мужского костюма практически нет вариантов. Мужские брюки часто меняют форму и ширину. Да и кюлоты исчезли не совсем. Черный фрак, пришедший из Англии и принятый во время Реставрации, подходит для ужинов, балов, походов в театр. Однако на протяжении XIX века фрак, отличающийся от редингота с полукруглым вырезом спереди, теряет популярность. Его заменяет смокинг, тоже, как следует из названия, английская одежда: фалды более короткие, брюки более узкие; в 1900-х годах смокинги носили с галунами. Молодые отдыхающие, проводящие время в казино Лазурного берега, по достоинству оценили эту более простую, но по-прежнему элегантную одежду.

Женщины, переодевающиеся в мужскую одежду, при желании и наличии денег могут попытаться приблизиться к образу денди. «Между платьем без выреза и рединготом преимущество за последним. Кто осмелится утверждать, что платье с декольте или без идет мадам Дьелафуа больше, чем ее жакет?» — пишет Юбертина Оклер, выдвигающая здесь возражение эстетического характера.

Мария Дерэм намекает на «сомнительные одеяния», на «нейтральные и двусмысленные существа», являющиеся «чем-то средним между мужчиной и женщиной», а также на «бесполых личностей», которых она не знает, как назвать, при том что такое название есть, но произносить его неуместно. Она намекает на семиотику инверсии, на «третий пол», появление которого, по мнению антифеминистов, ускоряется эмансипацией женщин. Эти аллюзии следует расшифровать, тем более что они преследуют феминисток. К примеру, Леопольд Лакур, которого мы уже цитировали в связи с Конгрессом феминисток 1892 года, заверив читателя, что активистки не одеты в мужскую одежду, объясняет, что они «не враги мужчинам» и «по большей части замужем, и удачно замужем; они очаровательны».

О чем думают наиболее умеренные феминистки, эти филантропки, часто выходцы из буржуазной протестантской или еврейской среды, которые вступили в Национальный совет французских женщин (НСФЖ) в 1901 году, когда он только был создан? Ответить на этот вопрос поможет картинка. Это пропагандистская почтовая открытка, которую в первые годы своего существования выпускал НСФЖ. На ней изображены две женщины, одна младше, другая старше, которые смотрят сверху на город — большой город и его социальные проблемы, столицу, центр политической власти, — одетые в греко-римскую одежду и со строгими прическами. Что стоит за этой фантастической одеждой, представляющей собой что-то среднее между ночной сорочкой и рубашкой для первого причастия? Здесь можно увидеть попытку найти нечто нейтральное за счет экзотических или старинных костюмов, о гендерной принадлежности которых (если таковая вообще была) все уже забыли. Ни женщины, ни мужчины — люди. Универсальность — вот это что. Можно также отметить определенный религиозный подъем, не выходящий за светские рамки: складки и белый цвет напоминают о святости, чистоте и сообщают одежде женщин величественность, которая свойственна одеяниям профессионалов в области права и религии. То есть это платье, но не совсем женское… Но еще поражает то, что на рисунке скрыто сексуализированное тело; это понятная реакция во времена, когда на публичных афишах так часто встречаются соблазнительные «маленькие женщины». На этих парижских афишах рекламируются разные зрелища, в частности только что изобретенный streap-tease, а также другие приманки нарождающейся потребительской культуры. В Париже процветает сексуальная торговля. Вот в таких условиях ведут свой крестовый поход многочисленные феминистские активистки на рубеже веков.