На большинстве предприятий рабочий контроль трактовали как участие рабочих в управлении, причем чем крупнее предприятия, тем больше был их процент с участием рабочих в управлении: от 55–60 % на мелких производствах с числом рабочих до 50 человек до почти 100 % на крупных предприятиях.[433]

Работникам приходилось брать производство в свои руки в тех случаях, когда предприниматели бросали производство, которым уже не знали, как руководить в условиях экономического упадка и советских экспериментов. Предприниматели в сложившихся условиях предпочитали сворачивать дела – в конце 1917 г. в Москве закрылось 200 предприятий.[434]

25 ноября в райисполком Петроградской стороны обратились рабочие завода «Урания» по поводу того, что у них сбежал хозяин предприятия М. Гофман, оставив предприятие без денег. Рабочие требовали арестовать средства на счетах Гофмана в банке. Райисполком обратился с этим требованием в ВРК. Управление заводом перешло к заводскому комитету, за неподчинение которому Центральный Совет ФЗК грозил революционным судом.[435]

29 ноября в ходе конфликта на Раменской мануфактуре рабочие прогнали администрацию и техников и запустили фабрику. Но продолжалась такая работа недолго, и уже 1 декабря рабочие сдались и даже подчинились локауту. Успешная работа фабрики без технического персонала была небезопасна. Рабочие прибегали к захватам фабрик, как правило, в условиях, когда производство там агонизировало. В таких случаях рабочие тут же обращались с просьбами о помощи к государству.[436]

Оказавшись фактическими хозяевами предприятий, организации работников пытались навести порядок, необходимый для работы производства. 25 ноября в Юзовке на Новороссийском заводе был принят устав самодисциплины, который перечислял разного рода провинности, включавшие неподчинение решениям Центрального ФЗК, профсоюза и Совета, кражу, пьянство, картежную игру и др., за что грозило увольнение. Менее жестко наказывались опоздание и порча оборудования – эти дела должны были решать цеховые комитеты и товарищеский суд.[437]

Рабочее самоуправление как могло боролось с социально-экономическими трудностями, нахлынувшими на работников в 1918 г. Работник Петроградской чулочно-трикотажной фабрики (бывшей фабрики Керстена) рассказывает, что с началом голода на предприятии были организованы столовая и рабочий кооператив, а также комиссия для коллективной закупки ненормированных продуктов. Из брака рабочим выдавались изделия по сниженным ценам, которые они могли менять на продукты.[438]

В апреле 1918 г. ФЗК Муромской льняной мануфактуры сообщал в правление Московского областного профсоюза: «Администрация ни дров, ни льна не заготавливает, а с декабря 1917 года все закупает комитет, а она только тормозит производство».[439]

Отношения между рабочими и служащими портились – количество объединенных ФЗК рабочих и служащих снизилось с 45 до 29 %.[440] У служащих были разные мотивы не соглашаться с рабочими лидерами ФЗК – от общего несогласия с идеей рабочего управления до конкретных разногласий более компетентных служащих с решениями, принимаемыми ФЗК. Впрочем, решения принимались в экстремальных условиях, и не всегда прежний опыт позволял выработать оптимальные решения. Однако, как видим, почти треть ФЗК включала представителей служащих.

Оценить экономическую эффективность хозяйничанья фабзавкомов трудно по ряду причин: и в силу упоминавшегося выше разнообразия ситуаций, и в связи с экстремально неблагоприятной экономической ситуацией, и потому, что хозяевами предприятий ФЗК могли быть всего несколько месяцев, пока большевики весной 1918 г. не принялись сворачивать производственную демократию. Опыт управления или участия ФЗК в управлении производством может свидетельствовать лишь о стремлении рабочего актива к распространению демократии на уровне предприятий. Демократия эта, как мы увидим, была относительной – при столкновении с оппозиционным движением ФЗК сами вели себя недемократично. Первоначально такая относительная демократия сохранялась и в случае национализации.

* * *

7–14 января I Всероссийский съезд профсоюзов должен был подвести черту под соперничеством лидеров профсоюзов и ФЗК. Из 416 делегатов с решающим голосом 273 были представителями большевиков. Но часть большевиков находилась под влиянием идей умеренного большевизма, близкого левому меньшевизму, а часть – идей синдикализма в его отраслевом (профсоюзном) и коллективистском (фабзавкомовском) вариантах.

Однако даже самые умеренные большевики не поддерживали стремление меньшевиков сделать профсоюзы структурой рабочего класса, независимой от «государства рабочего класса». Оппонируя большевистскому докладчику Г. Зиновьеву, Ю. Мартов защищал независимость профсоюзов от государства. Он опирался всего на 76 делегатов – меньшевиков и эсеров. Большевики и левые эсеры были солидарны в том, что профсоюзы и ФЗК должны стать органичной частью системы регулирования экономики, координируемой или прямо управляемой государственными советскими структурами. Левые эсеры настаивали на большей роли Советов в руководстве профсоюзами.

Правый большевик Д. Рязанов обрушился с критикой на фабзавкомы, обвиняя их в местничестве, преуменьшая их влияние и требуя подчинения профсоюзам. Собственно, как раз это влияние ФЗК его и волновало, оно создавало существенную конкуренцию профсоюзам, у которых не было сильных организаций на многих предприятиях, где были избраны ФЗК. Анархо-синдикалисты, такие как Г. Максимов, защищали ФЗК как наилучшую форму рабочей организации, но их было мало. Однако и просто ликвидировать ФЗК было нельзя, хотя их синдикализм был опасен для стратегии государственного руководства рабочим классом. Пробольшевистские профсоюзы могли нарастить численность, объединившись с ФЗК. В итоге съезд принял решение объединить профсоюзы с фабрично-заводскими комитетами, которые стали их низовыми органами. Съезд избрал Всероссийский центральный Совет профессиональных союзов во главе с Г. Зиновьевым.[441]