пролонгация задерживалась. Именно тогда Жорж Раймон сделал мне заманчивое предложение: сразу же перейти в новую труппу, организованную им при казино в Каннах. Я охотно согласилась. Контракт был до лета, по одному спектаклю в неделю. Станцевав (все так же успешно) последний спектакль в Монте-Карло, я с бабушкой перебралась в Канны, где в хорошеньком небольшом театре снова выступала в своих любимых номерах и где Бабиле сводил с ума публику своими танцами в «Призраке розы».

Переезд в Канны позволил мне приблизиться к давним парижским друзьям — Екатерине Васильевне Маковской[234] с ее сыном Юрой и дочерью Еленой Борисовной, в прошлом женой Владимира Познера. Окруженная друзьями, Екатерина Васильевна проживала в огромном чудесном имении, расположенном на полдороге между Каннами и Грассом.

В Кло Сен-Пьер, ее имении, где все цвело и благоухало, как в раю, собралось немало беженцев из Парижа, принадлежавших к левой интеллигенции. Деятели кино, известный французский поэт Жак Превер с братом, художники Пуни и Терешкович были близкими друзьями дома[235]. Доброте и гостеприимству Екатерины Васильевны не было предела. Меня она приняла как родную, и при каждой возможности я старалась провести несколько часов в ее обществе.

Судьба оказалась к ней несправедлива. Перед самой войной ее муж, крупный таллинский фабрикант, опоздал на последний свободный самолет, покидавший Эстонию. С тех пор он бесследно пропал. Несмотря на все розыски, судьба его так и осталась неизвестной. В 1942 году сын Юра, принимавший деятельное участие в Сопротивлении, был кем-то предан и, боясь не выдержать допросов и выдать своих товарищей, на глазах у матери выбросился из окна квартиры на пятом этаже, в которой он скрывался в Ницце и куда внезапно нагрянуло гестапо. Так и не оправившаяся от потрясения Екатерина Васильевна была впоследствии сбита мотоциклистом и погибла вблизи от своего имения. Ее дочь Елена Борисовна Лотар умерла в Париже, сбитая автомобилем на улице.

В Каннах поначалу все складывалось прекрасно. Мы часто меняли программу. Я танцевала свои номера и участвовала в балете «Венские вальсы»[236], где моим партнером был Бабиле.

В конце мая мне наконец выхлопотали визу в Париж, но она была действительна лишь на короткий срок. Нужно было срочно решать. Жорж Раймон убеждал меня остаться в его труппе. Казалось, в Каннах все было для меня благоприятно. Между тем, имея большой успех, я не заметила, что это не всем по душе. Я осталась; виза была просрочена.

В июле наступил летний отпуск, в те времена не оплачиваемый. Не имея возможности прожить месяц без работы, я выступала одна, в мюзик-холльной программе в казино. Три номера — три раза в день.

Во время предыдущего сезона я, на свою беду, придумала себе для разнообразия юмористический номер — танец негритянской девчонки с косичками, ведром и тряпкой. Номер нравился, и мне пришлось включить его в свою новую программу. В июльскую жару три раза в день мазаться жирным черным гримом! А сколько времени и мучений каждый раз его снимать!

Директором казино в Каннах в течение многих лет был Франсуа Андре — фигура почти легендарная. Он основал казино также в Довилле и Биярритце. Представительный старик, всегда в белом костюме, панаме и при черном зонтике, он пользовался как в международном сообществе, так и среди соотечественников большим уважением. Известен его портрет работы Ван-Донгена.

Однажды меня вызвали в его кабинет. Он принял меня приветливо. Накануне он видел меня на сцене. «Вы очень талантливы, заслуживаете больше того, что имеете… у вас должна быть блестящая карьера. С сегодняшнего дня я беру вас под свое покровительство». В его словах не было никакой сомнительной нотки. Не избалованная поддержкой, я была поражена и, конечно, рада.

Выходя из кабинета, я наткнулась на служащего, якобы чистившего ковер у двери. Он начал бурно меня поздравлять: «Ну, знаете, хозяин не часто так кого-нибудь хвалит!» Я ахнула. Теперь разнесет по всему казино! Просить о молчании? Нет, еще хуже…

Так и случилось. По возвращении балета зависть и интриги одной танцовщицы привели к конфликту, в котором Раймон сыграл далеко не лучшую роль.

Я покинула труппу и осталась с просроченной визой в Париж, с бабушкой и недельным жалованьем. В Свободной зоне другой работы не было.

Иногда все же везет. Именно в этот момент одна бывшая танцовщица из Опера, покинувшая театр после замужества, соскучилась по танцам и под влиянием русского балетмейстера Ивана Хлюстина[237], бездействовавшего на Побережье, собрала в Ницце небольшую группу танцовщиков. Профессиональная выучка позволяла ей выступать в классическом, но, увы, очень дряхлом репертуаре. Партнер и три девушки составляли эту труппу, возглавленную Сюзан Сарабель[238]. Все девушки мило танцевали, а совсем юная Женевьева Леспаньоль[239] обладала и выразительностью.

Сюзан Сарабель предложила мне к ним присоединиться. У нее царили мир и порядок. Танцуя свои номера и участвуя в некоторых постановках Хлюстина, я в течение пары месяцев спокойно вздохнула.

После одного из наших спектаклей в моей уборной появилась восторженная молодая дама. Я снова ее встретила, когда позднее вернулась в Монте-Карло. Мы стали друзьями. Ее спутник, дальний отпрыск английской королевской семьи, Жорж Чадвик, удивительно походил на короля Георга Пятого и его русского кузена Николая Второго. Располагая большими средствами, он постоянно проживал в Монте-Карло. У него был красивый бас, и до войны он пел в опере. Главным его занятием было посещение баров. Вместе с хорошенькой, элегантной подругой они составляли приметную пару.

Труппа Сарабель скоро распалась, и я опять оказалась «на мели». Ничего не оставалось, как идти на поклон к Саблону. Обиженный моим переходом в Канны (он был не в ладах с Жоржем Раймоном), он встретил меня нелюбезно и тянул со своим решением. Напоминание о моей причастности к Русскому балету Монте-Карло он небрежно откомментировал: «Ну, уж это для нас не рекомендация!..» В конце концов Саблон все же соблаговолил меня ангажировать…

Создатель Нового балета Монте-Карло[240] Марсель Саблон, брат шансонье Жана Саблона, был в прошлом незначительным актером. Теперь он гордо носил в петлице «Франциск» — орден, пожалованный ему маршалом Петэном[241]. Марсель Саблон был вспыльчив, вульгарен, но, в общем, довольно добродушен. Он даже спас немало молодых людей от службы в немецких рабочих бригадах, ангажировав их в нейтральное Монакское княжество. Беда, однако, была в том, что об искусстве он не имел никакого понятия и в то же время лишен был того чутья, которое иногда создает крупных театральных руководителей. Его обмолвки славились на всем Побережье. Когда, например,