И, пожалуй, только в качестве анекдота можно привести воспоминания С. Штеменко, на тот момент начальника направления Оперативного управления Генштаба, о своей находчивости — о том, как они в Генштабе РККА узнавали положение войск: «Не виной, а бедой нашей являлось то, что не всегда мы располагали достаточно подробными данными о положении своих войск. Впрочем, не легче доставались и данные о противнике. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать! Помню, однажды нам никак не удавалось установить положение сторон на одном из участков Западного фронта. Линии боевой связи оказались поврежденными. Тогда кто-то из операторов решил позвонить по обычному телефону в один из сельсоветов интересующего нас района. На его звонок отозвался председатель сельсовета. Спрашиваем: есть ли в селе наши войска? Отвечает, что нет. А немцы? Оказывается, и немцев нет, но они заняли ближние деревни — председатель назвал, какие именно. В итоге на оперативных картах появилось вполне достоверное, как потом подтвердилось, положение сторон в данном районе. Мы и в последующем, когда было туго, практиковали такой способ уточнения обстановки. В необходимых случаях запрашивали райкомы, райисполкомы, сельсоветы и почти всегда получали от них нужную информацию». Интересно, что Штеменко ни в малейшей мере не ставит ни себе, ни остальным военным «профессионалам» в вину отсутствие надежной связи с войсками даже у Генштаба, — не их это, видите ли, вина.

Им после Хрущева стало предельно ясно, чья это вина, — Сталина!

Немного о тактической разведке

Судя по всему, советские генералы только умно говорили, что победу делают все рода войск воедино, но не понимали этого. И не понимали этого ни в каких вопросах. А ведь военный должен ясно представлять себе, как ведется бой. Возьмем, к примеру, артиллерию.

Есть орудия, из которых стреляют только тогда, когда враг виден в прицеле — противотанковые и зенитные пушки, небольшое количество легкой полевой артиллерии. Но самая мощная артиллерия стреляет с закрытых позиций, то есть сами орудия находятся в нескольких километрах от цели (сегодня — до 30—50 км). Наводят их на цель по расчетным данным.

Точно рассчитать невозможно, но даже если бы это было и так, существует масса факторов, отклоняющих снаряд. Поэтому, хотя сами орудия располагаются так, что их расчеты не видят противника, его самого и разрывы своих снарядов обязаны видеть командиры батарей и дивизионов, которые находятся там, откуда цель видна, и которые корректируют огонь, как и командир танка корректирует огонь наводчика орудия. Делают командиры батарей это так: сначала дают стрелять одному своему орудию и по взрывам его снарядов исправляют наводку орудий всей батареи. А когда пристрелочные взрывы начинают ложиться рядом с целью, дают команду открыть огонь всем орудиям и уже десятками снарядов уничтожают ее.

Но это, если они цель видят. Если в районе поля боя есть каланча, высокое здание или хотя бы холмик, с которого они могут заглянуть в глубь обороны противника.

Вот немецкий генерал Ф. Меллентин критикует наших генералов: «Они наступали на любую высоту и дрались за нее с огромным упорством, не придавая значения ее тактической ценности. Неоднократно случалось, что овладение такой высотой не диктовалось тактической необходимостью, но русские никогда не понимали этого и несли большие потери».

(Кстати, а спросить Меллентина: что же тогда немцы защищали эту высоту, если она не представляла «тактической ценности»? Миддельдорф, к примеру, сообщает, что в вышедшем 18.01.40 года немецком уставе HDV 130/9 «Вождение и бой пехоты» говорится: «Начертание переднего края определяется в первую очередь интересами организации огня. Оно зависит от наличия мест для наблюдательных пунктов артиллерии и тяжелого оружия пехоты, от наличия хорошего обзора и обстрела, а также возможности организации противотанковой обороны».)

Ведь и советским генералам, если не взять высоту, то тогда некуда посадить артиллерийских корректировщиков и невозможно использовать с толком свою артиллерию. А в таких случаях артиллеристы вынуждены стрелять по площадям, фактически впустую расходуя боеприпасы.

Даже в 1943 г. на Курской дуге, когда наши войска открыли по изготовившимся к наступлению немцам мощнейший артиллерийский огонь, они вели его не по конкретным танкам, ротам или автоколоннам, а по «местам предполагаемого скопления противника». Да, нанесли потери немцам, так как кое-где противник был там, где и предполагали. Но остальные-то снаряды...

А у Меллентина таких забот не было. Если он не знал, куда стрелять его артиллерии, то вызывал самолет-разведчик. (Уже по штатам 1939 г. немецкие танковые дивизии обслуживали по 10 таких самолетов.) У немцев не было Тухачевских, поэтому по их заказу чехи произвели в общем-то небольшое количество самолетов-корректировщиков FW-189 (846 ед.), но эту верткую проклятую «раму», вызывающую артиллерийский огонь немцев точно на головы наших отцов и дедов, помнят все ветераны войны.

Мы иногда хвалимся, что из 1 млн тонн стали делали в войну в десяток раз больше пушек, танков, снарядов и самолетов, чем Германия. Но ведь им под их тактику и выбор технического оснащения войск и не надо было больше, а на наших генералов с их архаической тактикой всех родов войск оружия и солдат надо было много-много.

* * *

Почему немцы с самого начала войны нашли и использовали эффективные приемы тактики, армейских и фронтовых операций, структуру своих частей и соединений, выбрали эффективное оружие, а генералы остальных армий с этим не справились?

Поразительно то, что немецкие генералы в своих мемуарах и не пытаются скрыть причины силы своей армии, но я, перечитав о той войне достаточно много отечественных и иностранных историков и военных, ни разу не встретил даже попыток обсудить то, что объясняют немцы. А такое невнимание к их объяснениям может быть только в случае, если немцы до сих пор остаются непонятыми. Понимаете, вопрос не в том, ЧТО именно немецкие генералы нашли, а ПОЧЕМУ они это нашли, а остальные нет, и почему даже тогда, когда немцы объясняют, то остальные не понимают?

Поэтому я должен заняться темой, которая будет очень трудной для понимания ввиду не только малого знакомства людей с тем, о чем я буду писать, но и устоявшихся формальных взглядов на то, о чем я буду писать. Приношу извинения, но я обязан об этом сказать хоть что-то, чтобы сформулировать выводы достаточно полно.

Отказ от ответственности

Формализм — это «соблюдение форм в ущерб содержанию».

Каждый человек знает, что важна не форма, а содержание, но в жизни люди очень часто смотрят на формы, запоминают формы и уверены, что формы — это и есть содержание. (К сожалению, это главенствующий способ мышления, вбитый в головы все тем же современным образованием.) Практически тем же самым, что и формализм, является бюрократизм. Принятое в словарях определение бюрократизма ■— «пренебрежение к существу дела ради соблюдения формальностей». По смыслу к этим понятиям примыкает и доктринерство — тупое следование, но уже не формальностям, а некой теории. Однако все эти определения являются описанием формы, а не описанием их содержания. То есть определения этому типу человеческой деятельности (бюрократизму и формализму) давали бюрократы и формалисты. Почему я так думаю?