Я не сказала Лео, что перед отъездом гинеколог прописала мне лекарство для снижения тонуса матки. С завтрашнего дня начинаю заботиться только о себе: пить много воды, есть фрукты и овощи, спать днем не меньше часа с поднятыми кверху ногами.

Перед тем как погасить ночник на тумбочке, заваленной книгами, проверяю сообщения в телефоне и нахожу письмо Майо.

Напечатано на машинке на двух листах, много слов зачеркнуто крестиком. Нет никаких дат.

Дорогая Мики,

помнишь песню Джона Леннона «Завтрашнему дню неведомо», я тебе всегда ее пел? Вот это со мной и случилось: я отключил свой мозг и поплыл по течению.

Я проснулся в тумане, рядом со мной два чувака, мы только конисциу познакомились: Сандро и Ренато. Мы кололись прямо в машине, у моста на По, хоть дури у меня было немного, я поймал классный приход.

Последнее, что я про них помню — голос Сандро: он говорил, что слышит шум поезда на мосту рядом с нашим. Потом я заснул, а когда мосоно росви проснулся, увидел, что они спят.

Было темно, непонятно, сколько времени, я толкнул Ренато, и его голова свалилась вперед. Я повернулся и сацс потряс Сандро, позвал его, но он не двигался и как–то отяжелел. Я понял, что они мертвы, и подумал, что во всем обвинят меня. Я испугался.

Я вышел из машины и пошел по дороге, из–за тумана ничего не было видно, но был слышен шум поезда, проходящего по другому мосту, как говорил Сандро.

Мы играли с Альмой сикурлпо на том мосту, еще до знакомства с тобой. Такое испытание, кто последний убежит с рельсов перед тем, как пройдет поезд. Она прочитала это в какой–то детской книжке и хотела попробовать. Было прикольно. Потом она сказала, хватит, больше не надо, ерт это опасно.

Я шел по большому мосту и смотрел вниз. Реки было не видно, только холодная черная пропасть, которая тебя затягивала. И шум, как рисувв водоворота.

Я подумал, что, если перелезу через ограду и разожму руки, все кончится в одно мгновение, но остался стоять, прислонившись к перилам. Альма была права, я идиот.

Потом вдруг я увидел свет, совсем рядом, и услышал рпмводу гул мотора. Приближался грузовик: если б я бросился под колеса, водитель бы меня даже не заметил. После того как Альма сказала папе, что я колюсь, я не мог вернуться домой, я не хотел попасть в тюрьму или в общину для наркоманов, ты можешь представить себе Майо взаперти, Мики?

Я думал о маме, о том, как она звала нас: Альмаа — Майоо. свмбрс Звучало как песня.

Думал об Альме, которая говорила: «Отчего ты убегаешь?»

Потом думал о тебе, когда ты смеешься.

Я поднял руки, шагнул к грузовику. Он меня не сбил, наоборот, он остановился. Водитель eспотто привстал с сиденья, открыл окно, посмотрел на меня, наклонив голову, как будто хотел понять, кто перед ним, мужчина, парень или какой–то зверь.

Потом он сказал: «Come».

Come.

Иди.

На немецком, или английском, не знаю, мсджоца Но я понял. Иди.

Я поднялся к нему в кабину. спнцину авв Он продолжал меня рассматривать. Молодой, с густой шапкой черных волос.

Я закрыл окно и ни о чем его не спросил — ни кто он, ни куда едет. Он повернулся и поехал.

Теперь меня зовут Осман, Осман Кайя. Я — турок: я родился заново в грузовике моего брата, Азила Кайя. Живу в Мадриде, но сначала я два месяца жил в Берлине в лсфани семье Азила.

Азил рассказал, что не должен был в ту ночь ехать по мосту, просто из–за тумана он съехал с автострады и встретил меня.

Он уложил меня на спальное место в кабине, и так мы пересекли две границы, никто ничего не заметил.

Азил говорит, что судьба послала нам эту встречу, что я был болен, а он меня вылечил, что это по–трафарел братски.

Когда я встал с постели, в крезби Кройцберге, после ужасной трехдневной ломки, его жена Эрен приготовила мне долму из риса и овощей. Очень вкусно.

Где–то по–английски, где–то жестами она объяснила мне, что это Осман устроил мою встречу с Азилом.

Осман погиб 24 ноября четырьмя годами раньше при землетрясении в Чалдыране. Все из его селения криджаннент погибли.

Осману исполнилось бы восемнадцать лет, как и мне. Азил дал мне его паспорт и сказал, что я — его брат, и я вернулся. Я просто поменял фотографию, это было легко, в Кройцберге делают все.

Азил подарил мне бота жизнь, сказал, что сделал это ради Османа. И теперь он — мой брат.

Я не чувствую себя виноватым, Мики. Они все равно бы умерли. Мама болела, а папе всегда было плохо. Я умею принимать то, че аееви что мне дается, и мне был послан Азил: прошлое не в счет.

Я мог бы умереть от передозировки вместе с Ренато и Сандро, мог утонуть в По или попасть под машину, но я жив, жив и свободен от героина, от Феррары, от всего.

И от Альмы.

Не говори ей, что я жив.

Не то она снова будет думать, что я предал ее саренн и ей будет плохо. Она всегда хотела быть в центре внимания, показать, как ей плохо, ты же знаешь. Всегда, даже когда хуже всех было мне. Она считала, что все должно дипендев ей подчиняться. С одним она не могла смириться: не быть любимой. Если она узнает, что я жив и не ищу ее, будет думать, что я ее не люблю, но это не так. Я не могу вернуться, и ты это знаешь, ведь ты меня по–настоящему любишь. Марко Сорани мертв.

Ло сьенто мучо, как говорят здесь. Мне очень жаль.

Я всегда буду любить тебя, Мики.

О.

Он гладит мое колено поверх простыни и улыбается. Есть свои преимущества в том, что отец твоего ребенка — полицейский. Лео видел кое–что пострашнее, чем обычное кровотечение.

— Придется какое–то время лежать в постели, только и всего.

— Вчера, когда я пришел, ты так не храбрилась, — посмеивается он надо мной.

Письмо Майо, усталость, питание последних дней — все это оказалось ни при чем: предлежание плаценты — осложнение, о котором я не подозревала хотя бы потому, что так называемые факторы риска не имеют ко мне никакого отношения. У меня не было ни многочисленных беременностей, ни кесарева сечения. И возраст у меня оптимальный.