Однако ей не удалось сдвинуться с места, потому что он снова удержал ее за плечи.

— Розали! Это приказ. Вы никуда не уйдете, пока я не взгляну на вашу ногу;

Она смотрела на него невидящими глазами:

— Нет-нет, спасибо, ничего страшного, это всего лишь обычная заноза.

— В таком случае ее необходимо удалить. Будет лучше, если вы пройдете сейчас в мою комнату. И расскажете мне обо всем.

Произнеся эти слова, Алек горько пожалел о своем необдуманном поступке. А что еще ему было делать? Он не мог оставить ее, бросить, когда она испытывала сильную душевную боль, которую безуспешно пыталась от него скрыть. Не мог оставить переполненной глубочайшего презрения к самой себе.

И не мог отвести ее наверх, где их заметил бы любой из солдат, совершающих ночной обход дома. Он играл с огнем. И прекрасно понимал это.

Розали проследовала за ним в его комнату. Судя по ее подпрыгивающей походке, она не могла в полную силу наступить на левую ногу. Алек заметил, как она взглянула на его разобранную постель и резко перевела дыхание, присев на краешек кресла в ночной сорочке, застегнутой на все пуговицы под самое горло. Однако ее прелестные серебристые волосы были распущены, как никогда не случалось днем, и… «Проклятье», — пронеслась единственная отчетливая мысль. Проклятье, неужели она не понимает, что, присев перед лампой, открыла на обозрение… открыла на обозрение… Господи, да несмотря на длинную и полностью закрывающую тело ночную рубашку, Алек видел все, буквально все сквозь тонкую застиранную материю! Розали выглядела такой изящной, очертания длинных стройных ног отчетливо проступали сквозь льняное облако, упругие груди напряглись.

«Господи ты ее недостоин: Помни об этом, идиот».

Алек поставил перед ней маленькую скамейку, чтобы она положила на нее больную ногу, и склонился осмотреть больное место. Да, это оказалась заноза, тонкая, но, если ее не удалить, возникнет нагноение. Ее ножка была маленькой и нежной. Стиснув зубы, он принес немного воды. Затем, поднеся поближе лампу, произнес:

— Будет немного больно.

Розали кивнула, прикусив губу. Его сильная, теплая рука, сжимавшая ее ногу, причиняла такую сладкую муку, посылая маленькие уколы страсти по всему телу. Быстрым и уверенным движением Алек вытащил занозу, и она подавила готовый сорваться крик.

Он окинул ее полным заботы и поддержки взглядом черных глаз.

— Вот и все. — Он смыл водой тонкую струйку крови, промывая рану, аккуратно перевязал ногу одним из своих чистых шейных платков и поднялся, отступая. — Лучше?

Розали вскинула подбородок:

— Спасибо вам. Намного, намного лучше. Я пойду к себе в…

— Не сейчас, — спокойно велел он. — Вы собирались мне рассказать — помните? — о своей сестре.

И она начала рассказ. Рассматривая ее, Алек напоминал себе, насколько она молода, ранима. Вдова в двадцать один год, вся жизнь полетела в тартарары. Он отошел в другой угол комнаты, повернувшись спиной к окну, надеясь, что расстояние поможет скрыть охватившее его слишком очевидное физическое возбуждение.

Розали стиснула руки. Приподняла лицо, ловя его взгляд, и тихо промолвила:

— Алек, я любила Линетт, так любила. Но я уже рассказывала вам, что жители деревушки враждебно относились к моей матушке за то, что она иностранка, даже просто за то, что красива. А Линетт была совсем как матушка, такая милая и прекрасная, жаждущая всеобщего обожания и не понимающая, почему люди к ней так безжалостны.

— И вы взяли на себя обязанность защищать свою маленькую семью?

— Меня об этом просил отец.

— Ваш отец? Но сколько вам было лет, когда он умер? Вы говорили, что-то около семи?

— Не важно, я же пообещала! — Она взглянула на него почти вызывающе, ее голубые глаза были полны противоречивых эмоций. — Когда я стала старше, делала все, что могла, чтобы защитить мою бедную матушку от тех, кто… желал ей навредить. Хелен была единственной моей подругой, нашей школьной учительницей. Я обожала уроки, мне нравилось узнавать о… боже, да обо всем. И нравилось сочинять истории. Полагаю, это было моим способом скрыться от жестокого мира. Линетт же нравилось их слушать.

Розали глубоко вздохнула.

— Однако Линетт вовсе не получала удовольствия от обучения в школе. Когда она выросла, стала настоящей красавицей, совсем не похожей на меня.

Алеку очень хотелось возразить, но он сдержался.

— Вскоре она поняла, что ее стали замечать почти все местные мальчишки и мужчины. Я не могла винить ее в том, что ей нравилась их болтовня и попытки флирта, но попросила сестру быть осторожнее. — Розали покачала головой и прижата к носу большой чистый платок, который молча протянул ей Алек. — Простите, вам может показаться это таким утомительным.

— Нет, — коротко ответил он. — Что же случилось? Что заставило ее убежать?

Алек видел яростное биение пульса на ее шее, легкий румянец, окрасивший изящные скулы. Она облизнула губы.

— Был один человек в деревушке…

— Продолжайте.

— Он давал мне читать книги. Его звали Томас, сын местного сквайра. Том часто проезжал верхом мимо нашего коттеджа и, видя меня, останавливался и беседовал. Я подумала, он друг. Мне было почти девятнадцать, и Томас пообещал, что защитит нас от сеющих вражду смутьянов.

— И не сдержал обещания?

Она быстро покачала головой:

— Я была дурой. Пришла сказать ему, что деревенские парни опять преследуют матушку, издеваются и пристают к ней за то, что она иностранка, когда та заходит в деревенскую лавку, и прочее, прочее. Томас предложил мне встретиться с ним вечером, на церковном дворе, и он… попытался меня соблазнить.

Алек сделался смертельно спокойным.

— Я ответила, что пришла сюда за помощью. Но он сказал, — Розали стиснула руки, — он сказал, что я ошибаюсь, если думаю, будто кто-то возьмет на себя труд защитить французскую проститутку и ее отродье без определенного вознаграждения. — Она пожала плечами. — Он также заметил, что я в любом случае для него слишком худая.

«Слишком тощая кляча, чтобы мужчина мог тебя объездить с удовольствием» — таковы были его слова. Розали по-прежнему помнила напор его влажных губ, как он попытался просунуть язык к ней в рот, с какой ненавистью вцепился в ее груди. Она оттолкнула его, едва сдержав приступ тошноты.

— Потом Томас, — с отчаянием в голосе продолжала Розали, — заявил, будто я сама пыталась его соблазнить. А я этого не делала! У меня не было ни малейшего намерения.

Алек с трудом пошевелился:

— Судя по вашим словам — милейший человек. Вы видели его тогда в последний раз?

Розали пыталась держаться, однако он видел, как судорожно вздымается ее грудь под тонкой материей ночной рубашки.