– Они со своими представлениями о сельском хозяйстве отстали на сто лет. Если бы в супермаркетах еще продавался ДДТ, они были бы не прочь им воспользоваться. Готовы загадить своей химической отравой что угодно, лишь бы избавить себя от проблем. Они не в курсе, что входит в состав этих средств. Видали его физиономию, когда я произнес «фитофармация»? Он даже слова этого никогда не слышал!

– Так что нам делать с вредителями? – спросил Томмазо. Он подошел к ближайшему дереву, сорвал гроздь еще незрелых плодов и бросил на стол. – В них уже завелись личинки.

Данко ощупал оливки.

– Тут поможет смесь меда с уксусом, в соотношении один к десяти, – сказал он. – В выращивании земледельческой биопродукции она применяется уже не один год. Запах меда привлекает насекомых, а уксус их убивает. Ловушка, одним словом.

В тот же день мы приступили к делу. Приготовили смесь, наполнили ею полсотни пластиковых бутылок и развесили их на деревьях, на разной высоте. Когда мы закончили, было такое впечатление, что сад украсили к празднику: в лучах заходящего солнца бутылки засияли, как фонарики.

После ужина Данко велел поскорее убрать со стола. Затем положил на стол квадратный кусок картона и поставил полупустую банку с белой краской.

– На, пиши. – И он сунул мне в руки кисть. – «Ферма. Земля, свободная от ядов».

Мы примотали эту табличку проволокой к решетчатым воротам ограды вместо прежней, на которой было написано: «Продается». Ей предстояло провисеть там много лет; надпись выгорала на солнце и блекла от дождя, с каждой сменой времени года она становилась все менее различимой, все более напыщенной, все более фальшивой.

Но Данко оказался прав: медовые ловушки наполнились насекомыми. В течение осени мы несколько раз опорожняли бутылки и наполняли их снова. Оливки уродились на славу, масло из них получилось замечательное. Закончив дела у себя на ферме, мы еще три месяца, до самого февраля, не покладая рук собирали урожай в чужих садах. Мы побеждали в конкуренции с профессиональными кооперативами сборщиков, потому что просили за работу вдвое меньше, чем они. Мы расширили зону нашей деятельности до Монополи на севере, а на юге – до Мезанье, и даже дальше. Данко достал у старых друзей автоприцеп, а Томмазо сумел отремонтировать механический дефолиатор Чезаре. Наверное, мы казались какими-то странными, не вполне адекватными существами, когда в семь утра прибывали на очередное место работы. В глазах нанимателей всегда можно было прочесть один и тот же вопрос: откуда они такие взялись? Но мы были молодыми, сплоченными, нас переполняла энергия. В конце дня нам нередко доплачивали. В погожие дни мы устраивались обедать под одной из олив и съедали приготовленные дома сандвичи. Если работодателя не было поблизости, Джулиана доставала травку, и к моменту, когда надо было снова браться за работу, мы чувствовали себя радостными и поглупевшими, смеялись без удержу и никак не могли остановиться. Данко подсчитал, что еще до конца сезона мы должны будем собрать примерно десять тонн оливок.

На заработанные деньги (которых оказалось меньше, чем мы надеялись) мы купили по случаю ульи, а также пчел, чтобы их туда заселить. После бесконечных дискуссий было решено разместить их возле зарослей, то есть в месте, достаточно удаленном от дома, защищенном от ветра, и вблизи естественного источника воды, чтобы можно было там высадить цветы. Первое поколение пчел прожило меньше недели. Повинуясь давно выработавшемуся рефлексу, Томмазо и Берн вырыли яму и под ледяным взглядом Данко высыпали туда пчелиные трупы. Но погребение не сопровождалось никакими молитвами. Только новыми, еще более ожесточенными спорами о том, что мы сделали не так.

Наконец, Берн взял в городской библиотеке Остуни авторитетное руководство для начинающих пчеловодов. Мне было поручено изучить его и инструктировать остальных. Это сработало. Теперь у обитателей фермы появился веский повод быть мне благодарными, и Данко не забывал упомянуть об этом каждое утро, когда с удовлетворением запускал ложку в баночку с темным медом. На какое-то время Джулиана наградила меня ироническим прозвищем «пчелиная фея», но вскоре ей надоело это повторять.

В феврале мы отпраздновали годовщину моего приезда. День, когда я поселилась здесь, когда оцарапала пластиковые колесики своего чемодана о камни подъездной дороги, почему-то был объявлен датой официального основания Новой Фермы. Данко произнес задушевную речь, а мне с трудом верилось, что прошел целый год.

В тот вечер мы много выпили, и Берн разоткровенничался. Он рассказал, что, когда ночевал один в башне, шум моря часто не давал ему заснуть. Тогда он надевал наушники, включал плеер, который я ему подарила, на полную громкость, и к нему возвращалось чувство защищенности.

Не рассказывай при всех, умоляла я его про себя, сохрани хотя бы этот секрет только для нас двоих.

Но он продолжал рассказывать, ибо на ферме и воспоминания не признавались личной собственностью.

– Я истрепал эту кассету до последнего миллиметра, – взволнованно произнес он; губы у него потемнели от вина, голос слегка осип.

– А что это была за кассета? – с оттенком недоверия спросил Данко: ему не нравилось, что кто-то другой так долго привлекает к себе всеобщее внимание.

– Кассета, на которой какие-то певцы исполняли какие-то песни. Названия я не помню. Как она называлась, Тереза?

– Не знаю, – солгала я. – Это был сборник.

– Да, в то время сборники были как раз в моде, – сказала Коринна, стараясь поднять наш моральный дух, который во время этого разговора ушел куда-то под землю, словно все мы вдруг оказались заперты во тьме башни вместе с Берном.

Но Берн и в эту минуту не остановился. Его захватила волна нежности.

– Там была одна песня, которая нравилась мне больше всех. Я слушал ее, а потом перематывал кассету, чтобы прослушать еще раз. Запомнил, сколько секунд надо удерживать клавишу перемотки, чтобы вернуться к началу песни.

А затем, прикрыв глаза, с блаженным, беззащитным выражением лица, запел: «Наша страсть пронеслась, как поток… и мосты сорвала по пути…»

Я не слышала его пения с наших первых безумных дней на ферме, и послушала бы еще, но Коринна вдруг вскочила с места.

– Я знаю эту песню! Ее написал этот… ну, как его… Тереза, помоги мне!

– Манго, – тихо подсказала я.

Данко громко и пренебрежительно рассмеялся.

– Манго! Это тот, который поет фальцетом?

– «Вместе с чайками… наслаждаться морем…» – запела Джулиана, передразнивая Манго, и делая вид, будто играет на гитаре.

Коринна начала нестройно подпевать ей, а Данко хлопал в ладоши. Только Томмазо сидел тихо. Я чувствовала на себе его взгляд, а сама в это время смотрела на Берна с безмолвной мольбой, только в этот раз молила его не замолчать, а наоборот,