– Нормально, Николай Федорович. Только не уверен, что правильно. А теперь давай-ка наберемся терпения и посмотрим. А заодно прикинем, на что мы можем рассчитывать.

Не меньше пяти часов мы провели на вершине горы. Терпели раскаленное солнце, заговаривали голод, мысли о товарищах, брошенных где-то у реки. Солнце прочертило свой путь, потускнело, готовясь к «посадке». Выкладки Коровича, кажется, подтверждались. Система работала без пробуксовок. График полетов выполнялся – с интервалом от часа до полутора. Невольно охватывала мысль: какой же масштаб, какое же количество спецслужб работает по данной теме и ею же кормится... Не в этом ли истинная причина возни в ветвях власти и попыток скинуть Благомора? Тяжелые вертушки прилетали с запада, пассажиры пересаживались в компактные аппараты и отправлялись на восток. Та же процедура – в обратную сторону...

Я всматривался в лица пассажиров, но что я мог увидеть с такого расстояния? Люди как люди. Все без багажа. Охрана вертолетной площадки не была усиленной. Четверо или пятеро ходили по периметру, иногда взбирались на окрестные возвышенности, смотрели по сторонам. Менялись через два часа – аналогичная группа выбиралась из барака, дожевывая и потягиваясь, а отдежурившие удалялись отдыхать. В отдельной избе, закрытой сеткой, располагался диспетчерский пункт – щетинились антенны, туда периодически забредали пилоты в шлемах, прочий обслуживающий люд...

– Ну, все, довольно, Николай Федорович, – решился я. – Последняя миссия у нас с тобой на сегодня – посмотреть, как можно безнаказанно подобраться к базе...

* * *

Мы вернулись в восемь вечера – усталые, но довольные. Нырнули под исполинскую иву, укрывшую товарищей. Нас встретил сдавленный женский плач. Мы встревожились: что еще случилось? Ведь предупреждали же, чтобы не теряли нас...

– Живые... – зареванная, осунувшаяся Анюта бросилась мне на шею, стала яростно целовать в щетину. – Хоть вы живые...

– А кто... не живой? – всполошились мы.

– Шафранов умер, – надтреснутым голосом сообщил коротышка.

Сердце рухнуло в пятки. Покойник, укрытый листьями лопуха, лежал в сторонке. Рядом с ним на коленях сидела потрясенная Арлине, смотрела на нас невидящими глазами. Похоже, у девочки в голове протекали необратимые процессы. Мы упали на колени, отгребли листву с тела. Глаза у Вадика Шафранова были закрыты, лицо перекошено, изъедено свинцовыми пятнами. Его искалечила предсмертная гримаса. Пальцы скрючены и тоже серые – в последние мгновения жизни он царапал землю. Ногу, в которую его тяпнула речная гадина, пытались перебинтовать – в ход пошла пропотевшая майка коротышки, но пользы от этого «медицинского» вмешательства не было. Вся нога от кончиков пальцев до бедра превратилась в черную сморщенную корягу, казалась обугленной...

– Мы не могли ничего сделать... – всхлипывала Анюта. – Это сука речная виновата, последствия ее укуса... Яд она выделяет, который разрушает ткани... Он сначала держался, шутил, прихрамывал взад-вперед, беседу поддерживал... Потом его вырвало, он лег и больше не вставал... Нога чернела, и по телу гной расползался... Он еще смеялся, Степана подначивал, шутил, говорил, что все образуется, эка невидаль, главное, что не триппер... Мол, люди и со СПИДом живут, и с лихорадкой Эбола, и с болезнью Альцгеймера... Потом он заговариваться стал, сознание терять... – Анюта утопила лицо в ладошки, зарыдала. – Я знала, что так будет... мы все умрем... боже, почему нам так не везет...

Потрясенные, раздавленные этой внезапно навалившейся смертью, мы отнесли тело товарища к реке, втиснули в расщелину под обрывом, завалили тяжелыми камнями, чтобы падальщики не добрались; сверху разложили травку, чтобы красиво было. Первая смерть в нашей группе – после того как Топорков прострелил голову Хижняку. Был еще Стрижак, но Стрижак не из наших, он не в счет... Я уж думал, что обойдется, очень на это рассчитывал. Но не обошлось... Мы сидели перед могилкой, угрюмые, окаменевшие, курили заначку, найденную в кармане у Шафранова, и молчали – каждый о своем...

Ночью было холодно, муторно, страшно. Мы спали тесной кучкой, все пятеро в одной «постели», согреваясь друг о дружку. Анюта плакала, шептала молитвы тому самому – всевидящему, милосердному, справедливому, в которого я навсегда зарекся верить и другим бы не советовал. Она была уверена, что мы не выживем, и разлагала мой моральный дух. С чего она это взяла – ведь не обладала экстрасенсорными способностями! Она шептала, что мы с ней странно встретились и странно расстанемся, что она помнит каждый прожитый со мной день – хотя лучше бы забыла. Что любит меня, ненавидит, готова убить или жизнь за меня отдать, и это вовсе не диагноз, а скорее приговор... Я успокаивал ее, как обычно, что-то шептал о том, что план идеального побега практически готов, нужно утром лишь чуть-чуть напрячься, хорошенько и слаженно поработать, а панические настроения в нашем деле неуместны, поскольку погибать никто не собирается... Кончилось тем, что проснулся коротышка и пообещал, что, если ему не дадут поспать, он треснет кого-то тапкой по морде, а утром никуда не пойдет, поскольку всю жизнь мечтал пожить первобытно-общинной жизнью. А если уж мы хотим его развлечь, то лучше бы сексом занялись, чем лежать без дела и нюни пускать...

* * *

Этот день каленым железом выжжен в памяти. Девять утра – пока доберемся, «рабочий день» на базе будет в разгаре. Люди передвигались, как инвалиды, – бледные, изможденные, с обреченностью в потухших глазах. Возврата не было. Никто не вспоминал про еду, хотя больше суток в организме и крошки не было. Какая тут еда... Коротышка судорожно ощупывал одеревеневшее лицо, шептал, что он сегодня... какой-то ненастоящий. Корович делал зарядку. Анюта улыбалась, просила простить за вчерашнее – пропало, дескать, предчувствие, все в порядке, мы лишь немного поработаем... и будь что будет. Арлине шаталась призрачной зыбью – легкая, как перышко, ужасно бледная. Нет, она очень хочет попасть домой, но... она уже ничего не хочет...

Проложенный с вечера маршрут по теснинам и завалам. Пробежка по открытому пространству с задранными головами. Снова лабиринты скал. Противный треск «Ми-8» – вертолет заходил на посадку. Не стоило тянуть резину. Нервы натянуты, тела сжаты, страх вокруг пятерых густой аурой... Мы ползли по камням, перебегали от укрытия к укрытию. Петляющий проход между громоздкими скалами, и вот оно...

План был дикий, но ведь сработало! Мы встали и пошли, не таясь. Все равно здесь негде было спрятаться. «Ми-8» приземлился посреди площадки, из него высаживались люди, бежали, пригнувшись, к двухмоторной вертушке. Я насчитал восемь человек. Они передвигались рваной колонной, придерживая шапки. Один не удержал – ветром от пропеллера сорвало головной убор, он кинулся его ловить. Мы отмечали точки, к которым следовало приложить усилие. Часовой у барака – рослый крепыш в подпоясанной ремнем «защитке». Страж у вертолета, двое на периметре – они обнаружат нас через считаные мгновения, а пока они праздно пялились на «туристов», среди которых была одна женщина...

В этой наглости и было наше счастье. Мы не прятались, оружие держали под полами. Потом перешли на бег. Сосредоточенно пыхтел коротышка, замыкающий процессию, сдавленно хрипела Арлине, ни разу в жизни не посещавшая спортзал и беговую дорожку. «Туристы» практически погрузились в маленький вертолет; один из пилотов полез в кабину, второй удивленно смотрел в нашу сторону. Очнулась и охрана – уставилась на нас выпученными глазами.