Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хорошо, что почва такая сыпучая – на ней все отпечатывается, как на свежем снегу.
Бабушка зашагала на четвереньках, ища Мишкины следы.
На всякий случай она обернулась и сказала в невидимую камеру:
– Дорогие зрители! Вам смешно? Я как верблюд с горбом? Наверно. Но знаете, я тоже еще посмеюсь! Когда выиграю главный приз! Надо двигаться, надо что-то делать, нельзя сидеть на месте! Это важно! Я всю жизнь двигаюсь и работаю, и хоть я ничего не заработала, но я верю!
Тут она запыхалась и присела.
– Я верю в то, что своим трудом можно добиться результата! Никогда не теряйтесь! Никогда не останавливайтесь! Не сидите как пни, подруги! Делайте что-нибудь! Можно…
Она подумала.
– Можно много чего! Раньше-то вон… Какие кружева из ниток плели! Вышивали шерстью! Вязали! Из лоскутов иконы лицевые шили! Да пирожки пекли и продавали! И всем помогали! Человек – это тот… ну… который живет для других! И не надо ждать, никто спасибо не скажет! Такая жизнь для других сама по себе, и без спасибо, уже награда! Все домашние хозяйки, все матери и бабушки, работницы, которые живут без спасибо, всем привет и поклон! Среди попреков! Как герои!
Чтобы произнести эти слова, она даже встала, а потом поклонилась. Поклон удался легко. Бабушка сильно исхудала.
– Дайте мне вернуться! С моим Кузей увидеться! Я все поняла! Я вернусь, я горы сворочу! Даром времени не потеряю! Язык начну изучать какой-нибудь, вместе с внуком! В кружок пойду! Что это я пропадаю на домашнем уровне!
И опять она завопила:
– Все, финал, приз в студию!
Немного подождала, но ничего не произошло.
Посмотрела на небо. Дрянь какая висит, надо же.
Бабушка опустилась на четвереньки и вернулась к куче елок, куда прыгнул Мишка.
Разгребла пыльные, убогие палки с зелеными колючками. Заглянула вниз.
На этом месте лежал темный кожаный мешочек, крепко завязанный веревкой.
Бабушка завыла, присев на колени. Она взяла на руки еще и этот мешочек (килограмма в два с лишним) и обратила свое заплаканное лицо к каким-никаким небесам данного леса. Там, высоко, просматривались темные, криво прибитые доски, висели отрепья, палки, плохо натянутые провода…
– Дорогие телезрители! – опомнившись и вытерев лицо рукавом, заговорила бабушка. – Вы видите, в какие условия меня поставили режиссеры. Прошу вас, откликнитесь и пришлите свои отзывы на это безобразие. Я есть перед вами человек, у которого отобрали все, но оставили его жить и носить непонятные мешки. Звоните и шлите все что можно. Татьяна! Идите с Валериком на прием в милицию с заявлением и простите меня, старую идиотку, что я вас не ценила и чего-то от вас требовала. Я все поняла! Чтобы меня освободили и, главное, вернули ребенка! И кота тоже! Ку-зя! – заорала она с визгом. – Где ты-ыы! Мишка! Ксс-кс-кссс!
Звук ушел как в ватную подушку. Искусственный лес молчал.
Мало того. Когда бабушка по собственным следам вернулась на полянку к декорации, то, присев на прежнее место, в пыль и труху, она увидела, что стена дома медленно падает. Поднялся столб как бы дыма. Через небольшое время на месте дворца лежали в беспорядке поломанные и перекошенные куски толстого картона.
Вместо того чтобы испугаться, бабушка быстро подошла к куче стройматериалов и одной рукой (другой она придерживала оба мешка, висящие через плечо) стала сволакивать к себе под елку особенно большие обломки картонных стен.
Вскоре удалось, зацепив за ветку, установить стоймя, хоть и слегка кособоко, два кривых прямоугольника. Вниз бабушка постелила кусочки поменьше. Получился шалаш.
Затем она подумала и притащила еще один фрагмент бывшего дворца и прислонила его с третьей стороны. Выходил какой-то даже шатер.
Соорудив все это, бабушка осторожно заползла внутрь и, высунув руку, добыла и поставила стояком еще кусок, теперь уже снаружи.
В последний раз выглянув из шалаша, бабушка сказала в пространство:
– Рекламная пауза!
И на этом она окончательно закрылась куском картона, как дверью, в своем шалаше.
И там, положив свои драгоценные мешки, она легла на них головой, как пассажирка на вокзале, боящаяся кражи.
Пахло вонючим клеем и побелкой, но никакие камеры не могли уже наблюдать за ней.
«Вот интересно, – подумала бабушка, – теперь им нечего делать со мной. А я отсюда не собираюсь выходить. Вот пускай и подумают, что передавать в эфир».
И она закрыла глаза.
Ничего не происходило. Стояла полная, оглушительная, звенящая тишина. Только сильно урчало от голода в животе. Пересохло горло. Язык стал жестким и еле ворочался.
В закрытых глазах плавали какие-то круги и разнообразные квадраты, уплывая во тьму.
Бабушка погладила оба мешка и шепотом сказала:
– Все равно они нас должны вернуть, потому что им показывать-то нечего… Все, ребята… Доигрались. Надо только обождать и не торопиться. Тихо лежим. Мы спрятались.
На этом она заснула, и ей стал сниться какой-то огромный зал, полный народа. На сцене стоял космический корабль, готовый к старту. Вокруг корабля теснились накрытые столы. На них стояли вазы с фруктами, тарелки с едой, большие бутылки. Бабушка в чем-то блестящем спускалась к сцене из задних рядов, и ей все аплодировали. Похоже было, что ее провожают. Она шла, чувствуя большое смущение. Ей никогда в жизни не хлопали. Она добралась к подножию сцены, обернулась, зал поднялся в едином порыве, началась овация, засверкали вспышки фотоаппаратов.
Теперь надо было подняться на сцену, набрать побольше еды и воды, войти в аппарат и улететь.
То есть она даже подумала, что зачем ей ракета, надо нахватать всего с тарелок, и все. Поесть и попить.
Но было неудобно совершать такие действия на глазах ликующей публики. Поэтому бабушка взяла и свернула вбок, к выходу, бормоча:
– Ешьте сами. Мне это не нужно. Куда это я одна поеду. Летите вы. А я не желаю.
И вдруг шум рукоплесканий стал замирать.
Обернувшись, бабушка увидела, что ракета на сцене как-то вспучилась, приняла форму яйца, и даже по этому яйцу прошла глубокая трещина…
Люди в зале замерли.
Послышался треск, трещины зазмеились уже по всей ракете, и вместо ожидаемого гигантского птенца (или хотя бы крокодила) из скорлупы поползла густая черная грязь.
От ракеты понесло помоечной вонищей, запахло тухлыми яйцами.
Люди повскакали с мест, побежали наверх, закричали, завизжали.
Грязь уже залила всю сцену, упали столы с угощением и потонули, гуща вывалилась в зал и медленно стала подниматься по рядам.
В жирных потоках грязи извивались какие-то живые черные веревки…