– Это означает, что вы взрослеете, Шарль. Когда-то япереживала то же самое – как и многие. Правда, мне пришлось еще тяжелее – я освоей истории…

– Значит, я достаточно взрослый?

– Пожалуй, – усмехнулась она в темноте.

– В таком случае, могу я просить вашей руки? Насколькоя знаю, у вас нет ни родителей, ни опекунов, и все зависит только от вас. Вывзрослая, независимая женщина…

– Вы серьезно все это говорите?

– Куда уж серьезнее, – сказал д’Артаньян. –Какое там влияние сладкой минуты…

– У меня есть сын.

– Ну и что? Постараюсь заменить ему отца.

– Шарль, вам самому не помешал бы мудрый и суровый отецпоблизости…

– Только что вы посчитали меня вполне взрослым.

– Это другое, Шарль. Совсем другое…

– Почему? Я люблю вас… и, по крайней мере,небезразличен вам. Вы, без сомнения, понравились бы моим родителям… За чем жедело стало?

Анна долго молчала, а потом ответила серьезно:

– Может быть, дело не только в вас, Шарль, но и во мне.Да-да. Я в последние годы чуточку отвыкла от обыкновенной жизни – как, впрочем,и вы. Кардинальскую службу трудно назвать обыкновенным течением жизни,согласитесь.

– Но как получилось, что вы…

– Трудно объяснить. Дело не только в величии кардинала,притягивающем людей. Просто в какой-то момент, когда мне было особенно тяжело иодиноко после смерти мужа, я решила, что должна что-то сделать. Доказать впервую очередь самой себе, что я – не еще одна жалкая и беспомощная тоскующаявдова, стоящая перед небогатым выбором: либо новое банальное замужество, либомонастырь, либо скучная жизнь в отдаленном поместье… Тут, как нельзя болеекстати, подвернулась одна интрига… И, знаете, я прекрасно справилась. Дажелучше иных мужчин, замешанных в той же истории, – так признал самкардинал, а он скуп на похвалы. И с тех пор… Шарль, мне невероятно трудно будетостановиться. Пока я служу известному делу, я что-то значу – в своихсобственных глазах и в глазах других. А выйти за вас замуж и зажитьобыкновенной жизнью означает утратить что-то важное…

– Я понимаю…

– Простите, Шарль, но – вряд ли…

– Хорошо, – решительно сказал д’Артаньян. –Вы правы. Ну что же, я добросовестно попытаюсь понять, клянусь вам… А где вашсын?

– Винтер дорого бы дал, чтобы это знать… Он в Озернойстране. Есть к северу от Лондона такая чудесная местность – красивейшие озера,леса… Он там живет с верными людьми.

– По-моему, было бы лучше увезти его во Францию, –серьезно сказал д’Артаньян. – Здесь Винтер рано или поздно может напастьна след.

– Я сама об этом успела подумать… Завтра, если только вкоролевском дворце все пройдет гладко, вы со своими друзьями отправитесь во Францию,а мы с Рошфором поедем за север. Заберем ребенка и кружным путем вернемся вПариж. Вот-вот начнется война, и англичанам будет гораздо труднее шпионить воФранции, Винтеру в том числе.

– Война?

– Да. Наши войска вот-вот выступят под Ла-Рошель.

– Черт, вот славно! – воскликнулд’Артаньян. – На войне я еще не был, а ведь давно пора! В мои-то годы и непобывать на войне?

– Ну конечно, – тихонько засмеялась она. – Выв одиночку обрушите пару крепостных башен, вас увенчают лавровым венком, вручатмаршальский жезл, и вы медленно подъедете к моему дому на горячем боевом коне,весь в пороховой копоти, усталый и гордый, и я выбегу вам навстречу, держась заваше стремя, пойду следом, глядя снизу вверх сияющими глазами… Верно?

– Вечно вы насмехаетесь, – сказал д’Артаньян,весьма сконфуженный, – ибо, надо признаться, нарисовал в своем воображениикартину, довольно близкую к описанной Анной. – Однако… Анна, а что плохогов том, что мужчина возвращается с войны победителем, а женщина радостнодержится за его стремя, выбежав навстречу с сияющими глазами?

– Ничего плохого.

– Отчего же вы…

– На войне еще и убивают, дорогой Шарль. И далеко невсе возвращаются со славой. Я уже пережила одну утрату, не хотелось бы вовторой раз…

– Ба! – воскликнул д’Артаньян со всей бесшабашностьюсвоих девятнадцати лет, великолепного возраста, когда слово «смерть» предстаетчем-то далеким и отвлеченным, всегда настигающим других. – Как говорят унас в Гаскони – нужно только не произносить слово «смерть» вслух, и всеобойдется. Знаете, у нас есть старая легенда. Однажды один рыцарь гулял покладбищу и увидел прекрасную златовласую девушку. Он влюбился с первого взглядаи предложил ей стать его женой. Она согласилась, но попросила его обещать, чтов ее присутствии никогда не будет произнесено слово «смерть». Он охотнопообещал, сгорая от любви…

– Вы забыли упомянуть, что в руке у нее была белаялилия.

– Вы знаете эту легенду? – воскликнул д’Артаньян.

– У нас в Нормандии ее тоже рассказывали…

– Тогда вы должны знать, что было потом. Молодые жилисчастливо, но однажды приглашенный в замок менестрель запел грустную песню онебесах и смерти. И прекрасная жена рыцаря стала увядать, как цветок от мороза,становиться все меньше и тоньше, пока не обернулась окончательно белой лилией.

– Вот именно, – сказала Анна. – «В смятениивыбежал рыцарь из замка, и во мраке ночи сыпались с неба лепестки белых какснег лилий…»

– Все верно… Но к чему я это веду? Не произнеси этотолух невзначай слова «смерть», все так и осталось бы прекрасно!

– Это легенда, Шарль. А есть еще и жизнь… И она поройгрустна.

– Не надо о грустном. Как-то незаметно мы перескочилина беседу о смерти…

– Все из-за вашего азартного желания отправиться навойну, будто это увеселительная прогулка. А я не хочу вас потерять… потому чтоя все же люблю вас, Шарль…

Д’Артаньян давно уже успел убедиться на собственном опыте,что ожидание – пожалуй, самая тягостная вещь на земле, уступающая толькосмерти. Однако что такое настоящее ожидание, мучительное и исполненное тревоги,он понял только сейчас, прохаживаясь в Саду прудов королевского дворцаХэмптон-Корт, возле каменного столбика с каменной же фигурой геральдическогоединорога.

Совсем недалеко от него сияли мириадом свечей высокие окнадворца, доносилась музыка – что же, это, по крайней мере, свидетельствовало,что бал продолжается, как ни в чем не бывало, а значит, Анна то ли успеласовершить задуманное кардиналом и остаться незамеченной, то ли не улучила ещемомента…

Последнее предположение было хуже всего. В разгоряченноммозгу д’Артаньяна вихрем проносились удручающие картины полного иокончательного краха: вот ее заметили срезающей два из двенадцати подвесков, толи сам Бекингэм, то ли окружающие, вот ее влекут в тюрьму, в сырой сводчатыйподвал…