Я возвращаюсь к столику, допиваю воду. Вдруг захотелось пить, горло пересохло и засаднило. Я не сажусь.

Он не знает, зачем я сюда приехал, не знает, что я пользуюсь услугами этой почты. Это-то очевидно. Если бы знал, не вломился бы вот так в открытую на пьяццу. Теперь он за пределами деревни, так что опасности никакой; я быстренько плачу за кофе, пересекаю пьяццу и раскидываю на две стороны полоски яркого полиэтилена.

Старый почтмейстер стоит за стойкой и разглаживает на ее поверхности плакат, посвященный памяти Муссолини. Здесь дуче до сих пор вспоминают с приязнью и каждую годовщину его смерти отмечают, развешивая на углах улиц листки бумаги с траурной каймой.

— Bon giorno, — говорю я, как у нас заведено.

Он тоже, как заведено, хмыкает и вздергивает подбородок.

— Il fermo posta? — спрашиваю я.

— Si!

Он достает из ячейки конверт. Пухлый, отправленный из Швейцарии, однако не заказным, лежащий отдельно от стопки обычной корреспонденции. Я узнаю руку, надписавшую адрес. Взвешиваю конверт на руке: это бумаги на подпись. Как всегда, почтмейстер не спрашивает у меня никаких документов. Я кладу деньги на стойку, и старик хмыкает снова.

Бросать здесь «ситроен» не имеет никакого смысла. Выходец из тени знает, что он там, в конце строя деревьев, рядом с торчащими корнями и собачьей какашкой. Я иду прямо к машине, сажусь за руль, запускаю двигатель. Нужно скорее уехать с пьяццы — она может стать для меня такой же ловушкой, какой посыпанная песком арена становится для быка.

Когда я трогаюсь, мимо, шаркая, проходит моя знакомая старая кружевница. Она узнаёт меня, поднимает руку и отрешенно ею взмахивает. Я машу в ответ, почти механически.

Выехав на шоссе, я останавливаюсь и оглядываю дорогу в обоих направлениях. Никакого транспорта в виду, за исключением мужика на мопеде — из выхлопной трубы вырываются клубы дыма. Я даю ему проехать. Он в берете, лицо хмурое. Синего «пежо» не видно. Я еду в сторону города и внимательно слежу, не появится ли автомобиль выходца из тени. У дороги его нет. В зеркале заднего вида он не появляется. В следующей деревне, домики которой обвели контуром бок горы, я останавливаюсь у магазинчика. Жду. «Пежо» не появляется. Еду дальше.

На следующем перегоне, неподалеку от деревушки Сан-Грегорио, где по сияющим пшеничным полям с островками чечевицы и шафрана проходит золотистая рябь жара, я заприметил его машину. Она стоит чуть в стороне, на проселке. Выходец из тени оставил ее тут, а сам пошел по тропинке к развалинам маленького римского амфитеатра, окруженного тополями.

Он не прекратил преследования. Он просто дает понять, что пока не представляет для меня угрозы и что знает про Мополино.

Я поставил машину за развалившимся зданием у дороги. Похоже, сейчас подходящий момент встретиться с ним лицом к лицу. Надо только пройти через абрикосовый сад, пересечь речку по современному бетонному пешеходному мосту рядом с ирригационной трубой и прошагать сто метров до амфитеатра. Он увидит, как я подхожу, у него будет время на то, чтобы подготовиться, но не на то, чтобы устроить мне ловушку. Это я его застану врасплох, не наоборот. Да, и мне понадобится подойти к нему поближе. Вальтер — хорошее оружие ближнего боя, но на расстоянии больше тридцати метров за точность попадания не поручится даже герой боевика. Куда уж мне, я вовсе не такой великий стрелок.

В этом амфитеатре круглые стены из тонких красных кирпичей, ведущие вниз ступени, как на футбольном стадионе, арена заросла короткой, пожухшей от солнца травой; здесь и принял мученичество святой Григорий; амфитеатр стал свидетелем его последних часов, унижения, бичевания и агонии. Что же, пришла пора колесу Фортуны совершить полный оборот, пусть древние камни станут свидетелями еще одной грамотно совершенной казни.

Что и говорить, если убивать его, то делать это надо здесь. В полях никого нет, и мой выстрел, вернее, наши встречные выстрелы не коснутся ничьих ушей. А если кто их и услышит, решит, что стреляют по птицам. Избавиться от тела будет несложно. Я могу отвезти труп в горы и бросить в расселину, а потом навалить сверху камней, чтобы воронам было неповадно привлекать к нему внимание.

Но я совсем не хочу его убивать, разве что не будет другого выхода. Дело неопрятное, а потом — его хватятся, приедут искать, по ходу дела найдут меня. Они будут знать, что он не просто так приезжал в эти края, пойдут по его следам, будут вынюхивать, все начнется сначала.

Лучше всего его попросту отвадить. Я это знаю, но знаю и то, что вряд ли такое решение проблемы возможно. Выходцы из тени просто так не исчезают.

Я должен выяснить, что ему нужно, какое у него задание, что движет им столь неотступно, почему он следит за мной, но не бросает прямого вызова, не приближается, почему он не вытащит пистолет, не покажет лезвия своего складного ножа.

Стоя рядом с машиной — ноги утопают в диких цветах, раскиданных повсюду в великолепном природном беспорядке, — я осознаю, как люблю горы. Я хочу — теперь я это понял — остаться здесь после того, как выполню этот последний заказ, после того как навеки распрощаюсь с той девушкой и ее оружием. Это место станет моей гаванью, моим постоянным пристанищем после многих лет трудов и скитаний, после долгого бегства от теней и выходцев из тени.

И если девушка — моя последняя заказчица, то этот чертов незнакомец на синем прокатном «пежо» — мой последний выходец из тени. Ни тех, ни других больше не будет. Я хочу жить в покое, который я тут обрел, что бы падре Бенедетто там ни говорил по этому поводу. Но человек, стоящий там, в полях, этого не допустит, из-за него пойдут прахом все мои мечты.

Он поставил меня перед дилеммой. И похоже, верного ответа нет. Если я убью его — мне грозят его сообщники; если попытаюсь отпугнуть, он вернется, — возможно, не один и уже с твердым знанием: на эту дичь стоит поохотиться.

Но, как бы то ни было, сейчас нужно действовать. Нерешительность равнозначна слабости. Нужно сделать шаг в ближайшее будущее и посмотреть, что там ждет. Исход дела решать судьбе, и мне придется ей довериться, хочу я этого или нет.

Солнце печет голову. Выходец из тени стоит в самой середине амфитеатра, единственный персонаж им же написанной драмы. Я слежу за ним: он снимает шляпу, вытирает лоб, снова водружает ее на голову, и хотя между нами несколько сот метров, я знаю: он меня видит. Я иду вперед через ряды абрикосовых деревьев, но, оказавшись у бетонного моста, помеченного цепочкой овечьих катышков, слышу звук запущенного двигателя. Я добегаю до конца моста и вижу, как синяя крыша «пежо» проплывает за каменными стенами амфитеатра.

Он избегает личной встречи. То ли он меня боится, то ли ведет свою игру — выгадывает время, наслаждается моей озадаченностью: ведь это не более чем озадаченность. Я не испытываю страха, но мне причиняют серьезные неудобства, и это меня злит. Злость надо побороть. В такие моменты эмоции — столь же страшные враги, как и выходцы из тени. Он не хочет встречаться лицом к лицу в безлюдном месте, потому что это не соответствует его плану. Мне придется подстроить встречу где-то еще, потому что давать ему возможность самому выбрать подходящий момент в городе слишком рискованно. Это может испортить все.