Флекер Д. Э. Перевод мой. Бирс в одном из своих рассказов тоже настаивал на ночном прочтении. Почему бы и мне не желать того же, хоть я не поэт, как они, юность, в сущности, позади, а английские струны (в оригинале — язык) тут совсем ни при чем. Но все равно. Друг, сделай это! А там увидим. Итак, ночь. Вообрази себе ночь, жаркую и мокрую, на побережье Флориды, посреди 90-х. Россыпь огней. Шелест пальм… Я, конечно, шучу. Друзей у меня нет и никогда не было, кроме, может быть, Люка и Джея, но им не годится такая роль. Да и вообще, по правде, еще был только вечер, сумерки, когда мы с Тоней спустились вниз, в холл.

Оказалось, однако, не мы одни вздумали прокатиться: виной всему, разумеется, был дождь. Мои давешние старички-гномы, снова в полном составе, выстроились в очередь на крыльце, так что и впрямь получился настоящий каретный разъезд по всей форме. Автомобили подкатывали один за другим. Старички грузились за руль, галантно перед тем усаживая рядом своих подруг, boys бежали за следующей машиной, сжимая в мокрых от дождя кулаках ключи с брелоком, и майки их тоже были мокры насквозь. Дождь, впрочем, был теплый. Еще даже не совсем смерклось, и край неба на западе, хорошо видный с крыльца, живо напомнил мне переливом света взлом туч над Печерском. Было в нем, впрочем, что-то неуловимо свое, невозможное нигде, кроме Флориды, и не то Торо и его Уолден, не то листья травы приходили сами собой на ум. Нам наконец подали наш «додж».

На переднем сиденье все еще валялась забытая ночью карта. Тоня развернула ее и, с минуту поизучав, сказала, что тут, поблизости, есть какой-то молл: можем его навестить, коль не торопимся кушать. Я тотчас кивнул, подумав, что, может быть, там найдется что-нибудь краше местных ювелирных коряг. И сейчас же с запоздалым удивлением понял, взглянув через плечо, что вечернее платье Тони — верно, лучшее, что у нее было, — совсем старое и невзрачное и что весь ее гардероб, виденный мной вчера, начиная с сумки и кончая чулками, выказывал очень малый достаток: обстоятельство, вопреки наглядности, до сих пор как-то упущенное мной. Мы тронулись, включив дворники: дождь теперь был густой и мелкий.

Молл оказался почти точной копией того, к которому я привык в Нью-Джерси. Нижний этаж составляли лавки всяких технических принадлежностей, тот же «Nature Store» и далее расширенный и дополненный вариант «Staples»: я не смог отказать себе в удовольствии оглядеть его. Тут, близ непомерно роскошного глобуса в бледных тонах и в деревянном корсаже под старину, размещалась шеренга табличек — всё для офиса или фирмы, — причем первая из них, «Exit»(выход), чьей-то проказливой рукой была повернута так, чтобы шагнуть прямо с покатой плоскости нашей искусственной земноводной планеты (цитирую: Батюшков, письма) в толсе искусственный небосклон верхней полки, где между прочим (неподходящим) добром я впервые в жизни увидал глобус Венеры.

— Вот отличный подарок для Насти, — сказал я.

Тоня взглянула на меня удивленно, но промолчала.

Мы поднялись наверх. В самом начале лестницы — тоже ленивой, пологой, и тоже изогнутой полукругом — примостился маленький русский оркестр под управлением бывшего тенора из «Цветов». Мы заговорили с ним; он был рад землякам, объяснил, что все прочие оркестранты — американцы, после чего грянул в нашу честь какой-то бравурный марш (не Мендельсона), под который мы и взошли на второй этаж.

«Секрет Виктории» — дамское дорогое белье — первым попался нам. Гардероб Тони все не выходил у меня из головы, этим, пожалуй, только и можно объяснить мою мысль зайти в «Секрет» и что-нибудь ей там купить. Про себя я имел в виду начать снизу, а после добраться и до верхних одежд. Тоня пожала плечом — очень выразительный и давно мне известный ее жест, — но согласилась. «Секрет» был почти пуст. Очень услужливая приказчица разом приволокла груду тончайшей узорчатой газовой ткани, с вышивками, выточками, какими-то фигурными резинками, и, надо думать, была уязвлена в своих пуританских чувствах, когда, взяв все это из ее рук, мы заперлись вдвоем для примерки. Тоня тотчас разделась совсем. Кое-что ей как будто нравилось, я же словно в хмельном бреду наблюдал смену ее поз, дымчатых туалетов, бюстгальтеров, не скрывавших сосков, плавок, не прятавших густой грядки внизу, либо прятавших, но тотчас наивно подставлявших концы шнуровки, которые, если потянуть… Она выбрала лишь пару чулок и странную вещь вроде корсажа с подвязками (кажется, «веселую вдову» на языке ярлыка). Мы вышли. Приказчица нас окинула возмущенным взглядом. Тоня улыбнулась ей. Попыталась сама все оплатить. Перестала улыбаться, когда заплатил я. И наотрез отказалась идти в обувной и за платьем.

Мы вернулись в автомобиль. Дождь на миг перестал. Тоня присела на корточки возле газона и нежно провела рукой над каким-то одиноким цветком-лепестком.

— Не залили ли лилию ливни, — тихо и непонятно произнесла она. Цветок выглядел довольно блёкло. Она вздохнула чему-то, оставила его («вот так она оставит и меня!» — снова цитата) и села за руль.

— Мистер желает в ресторан?

Мистер пожал плечом на ее манер. Теперь уж совсем стемнело и автострада сыпалась нам навстречу чередой люминесцентных дорожных черт — так, словно по всей ее длине равномерно были раскиданы горящие желтые дефисы. Я люблю, хотя плохо знаю, азбуку автомобильных дорог. Скоро я забыл о том, куда мы, собственно, едем, и опомнился лишь тогда, когда Тоня сказала:

— Вот китайский ресторан. Судя по вывеске, дешевый.

Я огляделся. Гм. Мы были в каком-то мрачном квартале, и, судя по другим, соседним вывескам — дансинг, «взрослый» кинопрокат, откуда как раз выглянул негр с губами, как две сосиски, — а также беря в расчет марки припаркованных сбоку машин, это был далеко не лучший квартал в городе. «…И там как раз опять ухлопали иностранца», — сказал Джей. У Тони заело ключ, она никак не могла его вынуть из зажигания.

— Знаешь, милая, — сказал я, — будем считать, что это знак. Поехали-ка отсюда подобру-поздорову. И поскорей.

Еще один негр пересек площадку у ресторана, зевнув в нашу сторону и масляно сверкнув белками глаз.

— Похоже, ты прав, — согласилась Тоня. «Додж» дал задний ход, через минуту мы вновь были на автостраде. Но мы не могли понять, куда теперь мы едем. Пространство меж встречных полос было обсажено пальмами с подсветкой снизу, однако же вдоль дороги тянулись черные горбы изб, и к тому же дождь опять припустил так, что «дворники» на стекле стали чертить две половинки пня. Наконец мы опять оказались на связанном в узел мосту с полосатым бордюром. Он выныривал то справа, то слева, автомобиль плавно скользил вдоль него, как сани в желобе, и когда мы кое-как развязались с ним, сквозь залитое боковое окно мелькнул искаженный, словно мираж, фасад дорогого отеля. Мы притормозили. Ключ опять не вынимался. Тоня на сей раз сказала, чтобы я сидел тут, а она понаведается, где мы, собственно, встали. Она нашла в бардачке зонтик и, прячась под ним, исчезла меж совсем уже тугих и прямых, как струны, дождевых струй. Ее не было минут пять. За это время я с удивительной (для меня) остротой осознал всю глупость своего положения: в чужой машине, без прав и не умея водить, в районе города, которого я вообще не знаю, посреди чужой — уже навсегда чужой — огромной страны, где никто не знает меня и не ждет (как, впрочем, никто меня не ждет и в исчезнувшей за океаном России), я был действительно одинок. Это было похоже на мгновенный приступ безвесья в самолете, меняющем курс. Но мой курс я не мог изменить. Тоня появилась как ни в чем не бывало, в чулках, мокрых по щиколотку, о которых сказала, что это чушь (я все же настоял, чтобы она надела новые, из магазина), после чего вывела автомобиль на дорогу, сообщив, что где-то на юге, кварталах в пяти, есть японский ресторан. Не знаю уж, так ли она поняла и туда ли мы ехали, только ресторан оказался опять китайским, но гордый «роллс-ройс» и пара серебряных «акьюр» подле него совершенно меня успокоили. Мы прошли в уютный небольшой зал с аквариумом, в котором плавала рыба со столь недовольной физиономией, что сразу было видно, как она относится к своей судьбе (ее держали на случай, если какой-нибудь гурман пожелает вдруг заказать из нее деликатес). Мы заказали мясо и овощи. Официант, расчувствовавшись от того, что я спросил у него куай-дзы (палочки), интимно посоветовал нам взять бутылку сливового вина. Он не солгал: ничего вкуснее и мягче я не пробовал в жизни и захмелел незаметно, словно сам собой. Я плохо помню, о чем мы болтали с Тоней. Но полагаю, вино оказало на нее то же действие, что и на меня, и когда мы вернулись в отель, в свой номер, она вдруг обмякла вся в моих объятьях так, что я беспрепятственно уложил ее на кровать и снял с нее все, кроме чулок. Потом я потушил свет и зажег свечи, прихваченные у Джея. Она странно улыбнулась (я уже привык к этой новой ее улыбке), раскинула ноги — и вдруг закрылась ладонью, сжав средний и безымянный пальцы как Лисистрата Бердслея. «Затем, что был герой раздет…» Я думал, это лишь игра, флирт: прежде — в Киеве — это бывало не раз. Я был возбужден. Еще в магазине мое тихое помешательство дало себя знать. Теперь ему пора было стать буйным. Но те времена прошли, прошли безвозвратно. Я попытался отнять ее руку.