— Она молоко пьет… подождешь? Заходи.

Нехотя, словно он до конца не уверен в правильности решения, Никольский ступает за порог. Я неловко протискиваюсь мимо, чтобы закрыть дверь и чувствую, как краска приливает к щекам. И от неожиданной близости в условиях узкого коридорчика, и от неловкости за убогость обстановки. А она в сравнении с ним действительно убогая.

Черт, да что это такое! Плевать, какая у меня обстановка, он этого добивался, выгоняя меня из дома — и я живу так, как могу.

— Хочешь пройти? — зачем-то спрашиваю. — Могу накормить ужином.

Молчит, смотрит куда-то в пространство поверх моей головы, словно не слышит.

— Вов… что-то случилось?

— Настасья… в больнице. Попала в аварию, сейчас на операции.

Несколько минут я пытаюсь вникнуть в смысл его слов, но никак не могу осознать услышанное. Настька — это как Маша, маленькая хорошенькая девчонка, я помню ее совсем малышкой. Мы ходили на каток, умилялись крошке в огромных коньках. Когда я вижу ее прыжки, замирает от страха сердце, а когда Настька выступает, я закрываю глаза и определяю успешность каскадов только по реву трибун.

— Проходи на кухню, — говорю я.

— Папа плишел! — Маша несется в коридор, бросается к ногам Никольского и, конечно, обливает его молоком — хорошо хоть его в стакане совсем немного.

— Маша, ну аккуратнее! — ругаюсь я. — Ты зачем папу испачкала?

— Я случайно…

— Я тебе где сказала кушать? В комнате, за столом. Иди, допивай молоко и досматривай свой мультик. Давай-давай, не спорь с матерью.

Надувшийся ребенок уходит обратно к Даше-следопыту, а я иду в кухню, за влажными салфетками. Краем глаза вижу, как Владимир проходит следом и садится за стол, который в сравнении с ним кажется крошечным. Да и вообще кухонка словно уменьшается в размерах.

— Как Настя? Что за операция?

— Плохо. Осколки, ожоги, хотят спасти зрение… попробовать.

— Как это получилось?

— Не знаю. Взяла машину, пока отца не было, не справилась с управлением, гнала, как сумасшедшая, да еще и бухая. Понятия не имею. Папа говорит, все было нормально, но его «нормально» хрен знает.

— Я… я не знаю, что сказать. Настька сильная, она выкарабкается.

Но мы оба думаем об одном и том же. Зрение. Это конец прежней жизни, конец пьедесталам, карьере, конькам. Даже если его спасут — каковы шансы, что Настасье разрешат вернуться на лед? Сколько сезонов она пропустит и будет ли у нее шанс обойти тех, кто тренировался на всю катушку, пока она восстанавливалась?

Такие мысли в то время, как девчонка борется за жизнь, кажутся кощунственными, но я знаю, что как бы ни было тяжело сейчас, потом будет еще тяжелее.



Что с ней случилось? Что толкнуло привыкшую подчиняться малейшему приказу тренера девчонку на такой поступок?

Я накладываю в тарелку картошку, выкладываю в миску овощи и зачем-то ставлю перед Никольским. Хотя сама я вряд ли смогу проглотить хоть кусок, меня уже от съеденного слегка подташнивает, а руки едва заметно трясутся. Подумав, я достаю из шкафа бутылку едва початого коньяка, однажды принесенного Веркой.

— Будешь?

— Я за рулем.

Закусываю губу и пытаюсь заставить себя промолчать, но борьба с собой оказывается недолгой.

— Куда ты в таком состоянии за рулем и с Машкой? Останьтесь. Утром поедете.

Можно вызвать такси или позвонить водителю, но я изведусь, если останусь в одиночестве без новостей. Это несправедливо, Настя не должна лишаться всего в один миг из-за единственной совершенной глупости.

А еще Володя не должен лишиться по-настоящему близкого человека. Может, он этого и заслуживает, но Настя и Маша — то, что держит его на плаву. Нельзя отобрать половину мира. Нельзя убить остаток хорошего в человеке. Какой идиот придумал, что трудности закаляют? Толку в этой закалке, если она превращает живого человека в ледяное холодное изваяние без души?

Сюрреалистичная картина. Машка в комнате, пьет молоко и радостно хохочет вместе с какими-то мультяшками. Я сжимаю рюмку, кручу ее в пальцах, грозя разлить коньяк по темно-серой салфетке. Вова неторопливо жует картошку, а взгляд устремлен куда-то в себя.

Было бы смешно, если бы не так страшно.

— Когда станет что-то ясно? — спрашиваю я.

— Часа через три.

— Надо было оставить Машу у меня.

— Надо было, — к моему удивлению соглашается Никольский. — Но там отец.

Да… свекр и Володя на нервах в замкнутом пространстве в условиях напряженного ожидания — это предпосылки к взрыву.

— Ладно, ждите здесь. Если ты сорвешься среди ночи…

Я умолкаю, внезапная мысль о том, что Настя умрет и Никольскому придется ехать в больницу, пугает. Няню уже не вызвать, прислуга разъехалась по домам. Пожалуй, я ищу причины для того, чтобы оставить их здесь, но какая разница? Настя — не чужой мне человек, я всем сердцем люблю эту талантливую и целеустремленную девочку. И меня, как и Владимира, мучает вопрос: что же такое у нее случилось?

— Ты разговаривал с Крестовским? Что могло случиться, что она напилась и взяла машину?

— Разговаривал. Он снял ее с этапа.

— Что? Почему?!

— Не знаю. Сказал, решение штаба такое, вместо Настьки должна была поехать восстановившаяся после травмы Гаврилова.

— Но так нельзя! Это глупо… Гаврилова пропустила первый этап, у нее никаких шансов на финал, у Насти были все, даже со вторым или третьим местом были!

— Ксюх, я понятия не имею, что они там нарешали. Разберусь, когда Настя очухается. Но бухать и прыгать в тачку из-за просранного этапа глупо. Мы с ней это обсуждали, есть еще чемпионат России, мира. Дурь какая-то. В душе не ебу, что ей в голову ударило. Влюбилась, может. Да и похрен сейчас.

— Да, ты прав. Я пойду, уложу Машу и постелю тебе.

В комнате всего один диван-книжка, раскладывающийся в неудобную, но достаточно большую для двоих кровать. Я вряд ли сегодня усну, буду по кругу гонять мысли о Настьке, забивая их работой. Ночь — отличное время, чтобы заняться творчеством, правда сложно выдавать креативные идеи в таком состоянии. Возня с дочерью немного успокаивает, но очень сложно, представляя Настьку в больнице, не переносить эти мысли на Машку.

— Сегодня будешь ночевать у мамы, да?

— А папа?

— И папа будет здесь, рядом с тобой ляжет.

— А ты?

— А я пока буду работать. Мне нужно закончить дизайн к завтрашнему дню.

— А что такое дизайн?

— Картинка красивая.

— Здолово!

— Да. Здорово. Солнышко, а может, уберем динозаврика на ночь? Папе будет неудобно.