Кто же вы, доктор Хайм? Обычный среднестатистический австриец, родившийся, правда, в день начала Первой мировой войны, что можно считать символичным. Но не больше. Дальше все стандартно. Хорошо учился в школе. Поступил на медицинский факультет. Был любознательным, способным, но в то же время очень ленивым студентом, то есть обладал качествами, которые присущи многим карьеристам. В нацистскую партию вступил еще тогда, когда был студентом. Присоединение Австрии к Германии воспринял с радостью. Да, Хайм и в самом деле мечтал о блестящей карьере, потому и устроился на работу в концлагерь. И в этот момент его биография перестала быть стандартной. Об этом мы говорили с доктором Тилем Бастианом, сидя в кабинете его жены, практикующего врача, на втором этаже старинного баварского дома, построенного еще в XX веке.

– В концлагере Ариберт Хайм проводил свои эксперименты, испытывая удовольствие от издевательств над людьми, когда они погибали под его ножом, – сказал Тиль Бастиан, покачивая ногой в кроссовке. И тут же произнес, пускай и с оговоркой, почти крамольную мысль: – В концлагерях были, конечно же, истинные ученые, которые действовали в интересах науки. И, несмотря на жестокость экспериментов, они достигали определенных результатов. Но Хайм не принадлежал к их числу. Доктор Хайм был шарлатаном и брутальным садистом.

Тиль Бастиан охотно согласился на разговор о Хайме. Но с условием, что будем говорить не только о нем, но и о других врачах-нацистах. Бастиан – один из лучших немецких экспертов по медицине Третьего рейха. А может быть, даже лучший. Еще в начале семидесятых на материалах исследований, которые проводились в концлагерях, он написал свою первую, кандидатскую, диссертацию. Ее не приняли. Формальное объяснение, которое дал руководитель Бастиана, звучало примерно так: об этом говорить еще рано, не стоит шокировать научный мир. Интересно почему? В своей работе Бастиан лишь вскользь упомянул о фактах, которые дискредитируют само понятие «врач». Но этого хватило, чтобы закрыть диссертацию. Действовала круговая порука врачей, причастных к опытам в концлагерях. Но, впрочем, вот лишь немногие из фактов медицинской деятельности Ариберта Хайма. Доктор Смерть убивал заключенных и отправлял черепа своим друзьям в качестве сувениров. Доктор Хайм вырезал куски человеческой кожи с татуировками для изготовления абажуров. Все это не имело никакого отношения к медицине.

* * *

Из тысяч заключенных, прошедших через эксперименты в Маутхаузене, в живых остались единицы. Это были, как правило, подростки. Они легче, чем взрослые, выдерживали нечеловеческие условия концлагеря. Именно поэтому, в основном, подростков отбирали для опытов с инфекционными болезнями и отравляющими веществами. Остальные попадали на хорошо отлаженный конвейер уничтожения.

Тех, кто прибывал в лагерь, сразу отправляли на селекцию. Из массы людей отбирали тех, кто годен к работе. Оставшихся вели в крематорий.

Узников Маутхаузена пришлось искать по всей территории бывшего Советского Союза. Одного из них мы нашли в Москве. Николай Киреев совсем еще подростком попал в Маутхаузен. Пока его довезли до Австрии, он несколько раз пытался сбежать из пересыльных лагерей. В Берлине парню это удалось. Киреев, в свои восемьдесят с лишним неуловимо похожий на подростка и ростом, и повадками, рассказывает о том, как бродил по столице Германии, с подробностями, он перечисляет улицы, описывает здания, перебирает впечатления. Я хорошо знаю Берлин, и в какой-то момент мне кажется, что старик недавно побывал там в турпоездке.

– А когда вы были в Берлине? – спрашиваю я.

– Когда в плен меня везли, – отвечает тот.

– А после?

– Не был.

Он около месяца бродяжничал по столице рейха. Конечно, его поймали. И отправили в лагерь, который, как я сказал, был предназначен для неисправимых противников режима. К таким противникам, видимо, отнесли шестнадцатилетнего парня. Первое, что увидел в лагере Киреев, – это душевая особой конструкции:

«Ну, там все было предусмотрено, и душевая, и все, ну, из душевой выходишь так, чтобы у людей была полная уверенность в том, что здесь никакого подвоха. Они же всегда, немцы, обещали: «Энтлязунг, свобода», они же очень хитрые. Внешне все выглядело спокойно. Я только вышел из бани и медленно двигаюсь, не тороплюсь. Вижу, развилка какая-то, коридор один налево, а другой направо. Ну, я дошел и думаю: куда идти, влево или вправо? И смотрю, стоит и улыбается эсэсовец молодой, иди, мол, сюда. Я поворачиваю направо, нисколько не подозревая, что левая дорога в пекло пошла. А там, значит, входят в комнату, значит, двери плотно закрываются, голоса там не слышно, и пускали газ».

Из газовой камеры тела убитых заключенных выносили в морозильный отсек. Здесь они лежали в ожидании, пока освободится печь. Она работала двадцать четыре часа в сутки. Убитых осматривали на столе. Вырывали золотые зубы, снимали украшения, срезали татуировки. И только потом отправляли в печь. Пепел рассыпали по фермерским полям вокруг лагеря.

Пригодных для работы каждое утро загоняли в карьер. Заключенные добывали гранит. Это была невероятно тяжелая работа. До весны сорок пятого смогла дотянуть лишь десятая часть каменотесов. Но еще меньше осталось тех, кто выдержал медицинские эксперименты. В Киеве живет один из тех, на ком испытывали препараты против туберкулеза. Его зовут Роман Булькач. Старик, вероятно, не знает, что эти эксперименты были заказаны управлению лагерей СС фармакологическими компаниями, которые заработали на лекарствах колоссальные деньги. Уже после окончания войны. Названия этих компаний можно увидеть на рекламных плакатах в любой аптеке нашей страны.

«Меш вводили через вену палочку Коха i потом наблюдали, значить, як мш оргашзм захворював, i, значить, у них був такий рентген невеличкий, i коли процес туберкульоза шшов, то вони начали давать меш щ лки», – говорит Булькач абсолютно спокойно.

Впрочем, считает Роман, попасть на фармакологические эксперименты было везением. Появлялся мизерный шанс на выживание. У тех, кто был в общих бараках, шансов остаться в живых было еще меньше. Василий Кононенко, один из самых молодых узников Маутхаузена, хорошо помнит, что отработанный человеческий материал уничтожали с помощью смертельной инъекции. Так же поступали с неизлечимыми больными и с теми, кто не был пригоден к работе.

«Там, где лежали больные, их часто просто умертвляли, не ждали, пока больной человек совсем дойдет, а просто умертвляли путем уколов. Ну, дали в вену чистого керосина или бензина, и мгновенная смерть», – простовато рассказывал бывший заключенный.

Бензин вводился в вену или напрямую в сердце. В некоторых случаях его заменяли фенолом. Такой способ уничтожения применялся во многих лагерях, но в Маутхаузене именно Ариберт Хайм предложил этот способ убийства. Все это происходило в лагерной санчасти. И только несколько заключенных сумели спастись после того, как побывали внутри.

Николай Киреев до сих пор с ужасом вспоминает о том, как выглядела санчасть. Описывает ее со странными и невероятными деталями:

«Ну, я там был мгновение, я забежал туда, чтобы попросить лекарства для ноги. У меня была большая рана. Картина, как сейчас, представилась мне такая. Веревки с потолка, обилие всяких подвесок, и люди между этими подвесками висят вниз головой, вверх ногами. И вот еще. Колеса остались в памяти у меня. Вроде, значит, веревки какие-то, типа домкрата. Веревки толстые, протянутые вверх. Люди в полулежачем состоянии, натянутом, они как бы лежали в пространстве. Это было какое-то страшное зрелище. И я сразу понял, что здесь меня лечить не будут».