– Нам сначала придется их с большим трудом приводить в порядок, – сердито сказал своей жене один из плантаторов, стоявший в нескольких шагах от Элизабет.

Между тем из открытого грузового люка корабля начали на веревках вытаскивать какие-то странные темные тюки. И лишь чуть позже Элизабет сообразила, что это были мертвые негры, числом около половины дюжины.

– Да ведь там есть и мертвецы, – испуганно произнесла жена плантатора.

– И это только те, которые подохли последними, – сказал ее муж. – Остальных выбросили акулам еще в океане. Четверть груза дохнет чаще всего еще во время плавания, и это в среднем. Бывает и больше. Последний транспорт доставил сюда только половину. Сегодня все выглядит очень хорошо, поскольку их выжило довольно много.

– А почему так много рабов умирает?

Плантатор вздохнул, словно его жена не могла задать ему вопрос более глупый.

– Они все время находятся в трюме, прикованные цепью, восемь недель, а то и больше. Так что случаются потери. А теперь замолчи. Вон их ведут!

Шлюпка подошла к причалу, и надзиратели, осыпая рабов ударами, стали гнать их на берег. Жалкую колонну тут же окружили морщившие носы зеваки. Все они жаждали сенсаций и не хотели упустить ни малейшей подробности. Между тем баркас опять отчалил в направлении корабля, где как минимум осталось столько рабов, что они могли поместиться еще в две лодки, которые должны были перевезти их на берег. Элизабет в ужасе наблюдала за происходящим, как и Фелисити, которая вместе с Никласом Вандемеером присоединилась к ней и Марте.

– Бедные люди, – сказала Фелисити.

– Они невероятно крепкие, – ответила Марта. – Они могут вынести намного больше, чем белые.

Однако теперь было лучше видно, насколько измучены и истощены чернокожие невольники в действительности. Их кости проступали из-под кожи, так что можно было пересчитать ребра, грязные тела испещрены шрамами и кровавыми нарывами, а глаза глубоко запали.

Элизабет увидела, что одна из женщин, которую прогнали мимо нее, была на позднем сроке беременности. Когда она споткнулась и упала на колени, надсмотрщик ударил ее палкой. Женщина всхлипнула и с трудом поднялась на ноги, защищая обеими руками свой круглый живот. Вместе с другими рабами женщину загнали в огороженный загон, который Элизабет хотя и видела раньше, однако думала, что он предназначен для крупного рогатого скота. В одном углу находилось возвышение, предназначение которого стало понятным сразу же: один из работорговцев провозгласил, что через час начнется аукцион по продаже рабов. До тех пор плантаторы имели возможность присмотреть себе товар и уже сделать предварительный выбор.

– О, я уверена, что Гарольд тоже захотел бы поучаствовать, – взволнованно произнесла Марта. – Он наверняка очень рассердится, узнав, что пропустил аукцион.

Однако ее беспокойство не имело под собой оснований. Элизабет увидела, что ее свекор уже стоял перед загоном. Не сходя с коня, он рассматривал чернокожих, которые сидели на корточках за забором. Наконец он слез с лошади и подошел к торговцу, чтобы поговорить с ним. Вместе с некоторыми плантаторами ему разрешили зайти в загон, после чего торговец стал подводить к нему по одному рабу. Он рывком поднимал их на ноги, заставлял открыть рот, попрыгать, повернуться направо и налево или показать гениталии, а также, по желанию потенциального покупателя, остальные признаки, которые могли представлять для последнего интерес.

– Это бесчеловечно, – сказала Элизабет, все еще охваченная ужасом.

Никлас Вандемеер повернулся к ней. На его лице тоже отразилось отвращение.

– Вот это и есть причина тому, почему я не участвую в такого рода торговле, – признался он. – На мой корабль рабы не попадают.

Элизабет запретила себе напомнить ему, что на его корабле принудительную службу исполняли похищенные люди, потому что торговля рабами действительно была намного хуже. Продавать людей, как скот, – голыми, беззащитными, лишенными всякого достоинства, сведя их до состояния собственности других людей, которые без всяких помех могли распоряжаться их жизнью и смертью, – это могло быть только против Божьих заповедей! Однако Марта, отвечая на замечание Никласа, тут же высказала то, что она где-то услышала и теперь выдавала за свою мысль:

– Собственно говоря, чернокожие не являются настоящими людьми. В любом случае они не такие, как мы. Говорят, что они скорее являются животными. Уже потому, что выглядят так. И они не понимают, что им говорят.

Рассуждения такого рода продолжались еще некоторое время. Элизабет едва сдерживалась и хотела уже резко оборвать речи своей свекрови, но тут ее взгляд упал на одного чернокожего, который не сидел на корточках в загоне, а стоял в стороне и чего-то ждал. На вид ему было лет около двадцати. Он был огромного, приблизительно семи футов, роста. В отличие от жалких изможденных фигур в загоне он был мускулистым. На его щеках виднелся целый ряд равномерных и давно уже заживших рубцов, как будто эти порезы нанесли ему специально. Он наблюдал за происходящим с нарочито спокойным видом, но, если присмотреться повнимательнее, можно было увидеть в его взоре пылающий огонь.

– Кто это? – спросила Элизабет свекровь, потому что только сейчас ей бросилось в глаза, что этот человек держал под уздцы белого в яблоках коня Гарольда. Марта взглянула туда, куда смотрела Элизабет:

– О, про него, как мне кажется, я тебе уже рассказывала. Это Акин.

Акин неподвижным взглядом смотрел на жалких чернокожих невольников. Они молча сидели на корточках под палящим солнцем, втянув головы в плечи и прикрыв свои голые тела чем попало. Никто из них не решался сказать ни слова, а большинство из страха перед побоями даже не решалось поднять глаза. Для белых людей они действительно были почти животными, и, как животных, их теперь продавали одного за другим.

Часть зрителей уже удалилась. Было слишком жарко, чтобы долго стоять на солнце, которое постепенно достигло зенита. Белая хозяйка ушла, как и молодые женщины, а также голландский капитан. Остался лишь один хозяин, который в позе повелителя стоял внутри загона и отдавал приказы.

А в этом деле хозяин был мастером. Он всегда сохранял за собой последнее слово, если речь шла о чернокожем рабе, которого он хотел купить. Все рабы были молодыми, высокими, с крепкими фигурами. Конечно, сейчас, после плавания, они были исхудавшими и слабыми, однако это вскоре изменится, как это было и с Акином. Пять лет назад, когда его привезли сюда, у него едва хватило сил заползти в загон, однако хозяин с первого взгляда определил, что парень от природы наделен прекрасными данными, и купил его на аукционе. Причем за такую сумму, которую он еще никогда прежде не выкладывал ни за одного из рабов, и почти столько же, сколько мастер Норингэм из Саммер-Хилла заплатил за своего однорукого негра, чье умение в приготовлении сахара считалось непревзойденным. На острове говорили, что он стоит столько же золота, сколько весит сам. Акин безучастно наблюдал за чернокожими, которых согнали в угол загона. Их было около дюжины. Это была новая собственность господина. Что ж, им могло повезти и меньше. Правда, ударов будет перепадать достаточно, надсмотрщик был жестоким и беспощадным, да и сам хозяин проявлял не меньше жестокости. Он любил лично пускать в ход плеть, причем с редким вдохновением, равного которому надо было еще поискать. Но в отличие от надсмотрщика, который получал удовольствие, избивая кого-нибудь, хозяин делал это только из внутренней потребности наказать кого-либо. Малейшая ошибка неизбежно влекла за собой удары плетью. Достаточно было даже нечаянно опрокинутого горшка, не говоря уже о таких обычных проступках, как лень и непослушание, воровство и драки, вплоть до попытки побега. Хотя до сих пор лишь один раб попытался сбежать, а потом умер от побоев, потому что в качестве наказания ему назначили сто ударов плетью. Всех остальных рабов заставили смотреть на эту казнь. Хозяин лично сек раба плетью, от первого до последнего удара, причем его силы не иссякли до самого конца, хотя ладонь была в кровь истерта жесткой рукояткой плети и пот ручьями стекал со лба. Негр, потеряв сознание, уже давно лежал, как изодранный тюк, в пыли, а хозяин все хлестал и хлестал его не переставая. Вот таким он был, Гарольд Данмор.