Не имел он права что-то оставлять в тылу. Он крался вдоль надстройки, вертя головой, как филин, готовый в любое мгновение прыгнуть за борт. Проскользнул под рубкой в носовой части, перебрался на левый борт. Убедившись, что на верхней палубе никого нет, он скользнул в нишу, имеющую выход на корму, прижался к стене. Теперь он явственно слышал мужские голоса. Обсуждали какого-то Стива, которого шеф надул со страховыми выплатами, словно он резиновый, а также его жену – женщину крайне скромную, однако уже успевшую переспать со всеми мужиками департамента, а с отдельными – и дважды. «Абсурд какой-то, – подумал Глеб. – Я точно туда попал?»

Напротив него размещался открытый пожарный щит. Немного поколебавшись, он снял со стены ярко-красный топор с долговязым топорищем, обхватил обеими руками. Дисбаланс вопиющий – ладно, справится. Раздвижная дверь была открыта – заходи любой, пользуйся простотой и доверчивостью матросов! «А ведь их можно не убивать, – мелькнула элементарная мысль. – Не надоели еще эти трупы? Вырубить, забрать в качестве заложников, и хрен нас тогда возьмут – если янки не шагнут, конечно, через собственные принципы, гласящие: погуби хоть всю группу захвата, но не дай погибнуть заложникам, поскольку гуманизм превыше всего…»

Он переступил через проем, начал спускаться. Одна дверь, другая… За последней что-то урчало, булькало и кряхтело. Одно из тел заперлось в гальюне? «Ударить по рубильнику? – мимоходом подумал Глеб. – Посмеяться хоть над чем-то? Выяснить, с каким звуком в благословенной Америке выключается свет?»

Он прокрался мимо – из обширной кают-компании тянулся прелый запах пота и несвежей мужской одежды. Позвякивала посуда, похмыкивали мужики. Пол качался под ногами – такое ощущение, что он тоже принял на грудь. Он скользнул за косяк, взвесил в финале все «за» и «против». Странно было бы уйти. Вперед, пока их там только двое, – в одного швырнуть топор, на другого швырнуться самому! Он размашисто перешагнул через проем, еще один шаг…

И застыл, узрев два автомата, нацеленные в грудь. И смеющиеся глаза двух мужиков с аккуратно постриженными окладистыми бородками…

Он с шумом выпустил пар. Ну и ну… Бросаться напролом смысла не было – не научился он еще разбрасывать летящие пули. Пальцы мужиков покоились на спусковых крючках, уже слегка их оттянули, выбрав технологический люфт…

– Добрый день, мистер, – поздоровался тот, что повыше. – Проходите, располагайтесь. Мы уже устали ждать представителя с вашей стороны. Предложить вам напитки или что-нибудь другое? Можете опустить свой топор… вернее, наш топор. Он вам точно не понадобится.

– И эти русские считают нас тупыми, – самодовольно ухмыльнулся тот, что был пониже – с серьгой в ухе. – Может, оно и так, мы не глыбы умища, но ведь изредка поработать головой ничто не мешает, верно, Стэнли?

Сказать в провальной ситуации было нечего. Волна стыда и разочарования захлестнула майора спецназа. Все его эмоции отразились на лице, что привело американцев в самое благодушное расположение духа. Они заулыбались, выставили свои отбеленные зубы. С их высказыванием, кстати, Глеб мог поспорить. Он никогда не считал американцев тупыми – особенно если они собирались в компанию больше двух человек и занимались именно тем, чему их учили. Он уважал их как великую нацию, его не раздражало, что янки диктуют миру свою волю. Сделайся Россия самым сильным государством в мире и возьмись учить других – разве это стало бы его раздражать? В некотором роде, он ими даже восхищался – особенно их умением снимать кино и создавать питательную среду для разведения злокачественной демократии.

– Кстати, давно что-то не видно нашего дворецкого, – широко улыбаясь, возвестил рослый Стэнли, – он совершенно не ловит мышей. Однако сигнализация, благодаря его стараниям, сработала. Неплохая, кстати, техническая новинка, Чак.

– Этой новинке в обед сто лет, – усмехнулся тот, что пониже. – Но на нее по-прежнему клюют. Вы оценили, товарищ? – последнее слово он произнес намеренно с искажением – получилось немеркнущее ленинское «товагищ».

– Я впечатлен, – скрипнул Глеб, выбираясь из прострации. – Передайте вашему дворецкому, господа…

Но кончилось время для совершения глупостей! За спиной скрипнула половица. Он собрался обернуться, но тут на него сзади набросили кусок рыбацкой сети, который мигом спеленал его по рукам и ногам! Глеб вертелся, ругался матом, топор выпал из рук – и только больше запутывался. А двое с автоматами откровенно потешались. Его толкнули – он упал, и тот тип, лица которого он не видел, с кряканьем мультяшного Дональда Дака ударил его ботинком по виску. Сломалась картинка…

Очнулся Глеб Дымов, когда ему на нос стали выливать тонкой струйкой воду из бутылки. Он фыркал, вертел головой, пытался разлепить веки. Он не чувствовал конечностей – только голову, которая горела ясным пламенем и трещала, как печка. Руки были связаны за спиной, ноги, кажется, тоже. Над ним склонились три физиономии, они уже не улыбались. У «дворецкого», к которому у Глеба накопилось несколько неприятных вопросов, бороды не было – у него вообще никаких волос на голове не было, не считая бровей, которые он зачем-то выщипывал.

– Уоррен, он очень пристально и недобро на тебя смотрит, ты заметил? – обнаружил Стэнли. И загнул громоздкую фразу на английском с американским уклоном, смысл которой сводился к простому – «бестолков, да памятлив».

– Да пошел он, – бесхитростно сказал Уоррен.

– Мистер, мы не садисты, – сказал Стэнли. – Вы сами сюда пришли, так что будьте добры соответствовать. С вашими товарищами разберутся позднее, это не наша задача. Не будем ходить вокруг да около, сразу проясним, что мы от вас хотим. Мы ценим вашу подготовку, скорбим по нашим убитым коллегам, которых вы отделали очень даже показательно, горим жаждой праведной мести… однако готовы сохранить вам жизнь, если вы правдиво ответите на несколько вопросов.

– У профессора Ландсберга при себе было нечто… – растягивая гласные, начал Чак.

– «Нечто» – в океане… Просьба поверить, джентльмены… – расклеив губы и откашлявшись, выдавил Глеб. – Был бой, профессор махал своим излучателем, в него попала пуля и выбросила его изобретение в океан… Увы, это правда…

Сомнительно, что эти трое заканчивали психологический факультет, но в поведении и словах пленника имелось нечто, допускающее, что он не врет. Трое взяли тайм-аут, выбыли из кадра и стали о чем-то совещаться. Они наперебой шептались, спорили, Уоррен предлагал применить «радикальное средство ведения допроса» – тем более что этот русский ему совершенно не нравится.

– А назови мне хоть одного русского, который тебе нравится, – ухмылялся Чак.

– Шарапова, – подумав, с ударением на «о» сказал Уоррен. – Впрочем, какая она русская, она наша…

– Эй, послушайте… – захрипел Глеб, не имеющий ни малейшего желания становиться жертвой «радикального средства». – Излучатель утерян… и что бы вы со мной ни делали, господа, другого ответа не будет, поскольку это действительно так… Если не верите, поорите в мегафон моим товарищам – они вам скажут то же самое… Выслушайте дочь профессора – все происходило на ее глазах…