Но всё это было раньше. Теперь же молодой монах держался отстранено, и его руки снова прижались к туловищу, спрятавшись в складках рясы. Пока Эдвин шёл за ним через реку, изо всех сил стараясь разглядеть под бурным потоком воды бродовые камни, ему подумалось, что нужно чистосердечно во всём признаться, рассказать воину о своей матери и о том, что она его позвала. Если он всё ему объяснит, честно и без утайки, возможно, Вистан поймёт и даст ему ещё один шанс.

Держа по башмаку в каждой руке, Эдвин легко перепрыгнул на следующий камень, слегка воспрянув духом от такой возможности.

Чёрные вдовы… Для чего Господь послал их на мою горную тропу? Чтобы испытать моё смирение? Разве не достаточно того, что я спас ту добрую чету и раненого мальчишку в придачу, сразил дьявольского пса, от силы час проспал на мокрых от росы листьях, а проснувшись, узнал, что груды мои не окончены и что нам с Горацием нужно снова отправляться в путь, да не вниз, за деревенским приютом, а вверх по крутой тропе под серым небом? Но нет, он послал мне навстречу вдов, сомненья нет, и я справился, обойдясь с ними вежливо. Даже когда они опустились до глупых оскорблений и принялись швырять в круп Горация комья земли — словно Гораций способен позорно удариться в панику и понести! — я едва глянул на них через плечо, при этом нашёптывая Горацию в ухо напоминание, что нам следует выносить подобные испытания с честью, потому что на дальних вершинах, где собрались грозовые тучи, нас ждёт испытание куда более великое. Кроме того, эти битые жизнью женщины в трепещущих на ветру лохмотьях были когда-то невинными девами, некоторые из них обладали красотой и грацией или по крайней мере свежестью, которая на взгляд мужчин не менее ценна. Разве не такой была та, которую я порой вспоминаю, когда передо мной расстилается простор настолько широкий, пустой и безлюдный, что его не проскакать и за целый тоскливый осенний день? Не красавица, но её прелести мне было довольно. Я видел её лишь мельком, когда сам был молод, и заговорил ли я с ней тогда? И всё же иногда она вновь встаёт перед моим мысленным взором, и думаю, что она давно навещает меня во сне, потому что я часто просыпаюсь в непонятном удовлетворении, хотя сны мои всё время от меня ускользают.

Именно такую томительную радость я испытывал, когда Гораций разбудил меня сегодня утром, переступая копытами по мягкой лесной земле, на которую я прилёг после утомительных ночных трудов. Ему отлично известно, что силы у меня уже не те и что после такой вот ночи мне нелегко вновь отправиться в путь, проспав всего какой-то час. Но, увидев, что солнце поднялось высоко над тенистым лесным сводом, Гораций вознамерился меня разбудить. Он топал копытами, пока я не встал, звеня кольчугой. Я всё больше кляну свои доспехи. От чего такого они меня уберегли? В лучшем случае от пары пустячных ран. За крепкое здоровье мне нужно благодарить меч, а не доспехи. Я встал и посмотрел на опавшие листья. Ведь лето едва началось, почему же их столько нападало? Может, деревья, под которыми мы нашли приют, страдают от хвори? Горацию на морду упал луч, пробившийся сквозь высокую крону, и я видел, как он замотал головой из стороны в сторону, словно луч был мухой, посланной, чтоб ему досадить. Его ночь тоже была не из приятных: прислушиваться к окружающим лесным шорохам, думать о том, навстречу каким опасностям отправился его рыцарь. Как бы ни было велико моё неудовольствие оттого, что он так рано меня поднял, я шагнул к нему лишь затем, чтобы нежно обнять его за шею и на миг склонить голову ему на гриву. Суровый ему выпал хозяин, знаю. Я частенько понукаю его идти вперёд, понимая, что он устал, или ругаю его обидным словцом, когда он не сделал ничего дурного. Всё это железо для него не меньшая обуза, чем для меня. Сколько ещё предстоит нам с ним скакать вместе? Я нежно его похлопал, приговаривая: «Мы скоро найдём приют в деревне, и тебе достанется завтрак получше, чем тот, который ты только что съел».

Я говорил это, полагая, что с мастером Вистаном вопрос уже решён. Но едва мы оказались на тропе, даже из лесу выехать не успели, как нам встречается чумазый монах в стоптанных башмаках, который спешит пуще нашего в лагерь лорда Бреннуса и рассказывает, что мастер Вистан, оказывается, сбежал из монастыря, предав своих ночных преследователей смерти, причём от многих остались лишь обугленные кости. Что за человек! Странно, но сердце моё возрадовалось этой новости, несмотря на то что теперь нам снова предстоит трудное дело, а я-то думал, что все труды уже позади. Поэтому мы с Горацием оставили мысли о сене и ростбифе в доброй компании и снова карабкаемся в гору. Отрадно, по крайней мере, что мы удаляемся от того проклятого монастыря. В глубине души, и это правда, я чувствую облегчение, что мастер Вистан не сгинул в лапах монахов и окаянного Бреннуса. Но что за человек! Каждый день проливает столько крови, что Северн скоро выйдет из берегов! Чумазый монах говорил, что он ранен, но кто же поверит, что человек вроде мастера Вистана вот так запросто позволит себе лечь и умереть? Какую же глупость я совершил, позволив мальчишке Эдвину сбежать, кто теперь рискнёт поставить на то, что они не найдут друг друга? Сглупил, да, но я тогда слишком устал, да и не думал вовсе, что мастеру Вистану удастся спастись. Что за человек! Будь он мужчиной в наше время, даром что он сакс, Артур бы им восхищался. Даже лучшие из нас убоялись бы встретить в нём врага. Но вчера, наблюдая, как он бился с солдатом Бреннуса, я заметил, что в защите слева он давал слабину. Или то был хитрый приём? Если мне доведётся снова увидеть его в бою, я это выясню. Воин он искусный, сомнений нет, и нужно быть рыцарем Артура, чтобы заподозрить неладное, вот я и заподозрил, покуда смотрел бой. Я сказал себе: «Смотри, ошибочка слева». Умелый противник мог бы этим воспользоваться. Но кто из нас не стал бы его уважать?

Но эти чёрные вдовы, зачем они переходят нам дорогу? Разве не достаточно у нас забот? Мало нашему терпению испытаний? «Сделаем привал на следующем гребне», — говорил я Горацию, пока мы брели вверх по склону. «Сделаем привал и отдохнём, хотя собираются чёрные тучи, и наверняка будет буря. И если деревьев там не окажется, я всё равно усядусь прямо в кустах вереска, и мы обязательно отдохнём». Но, когда дорога наконец прекратила подъём, мы вдруг увидели огромных птиц, рассевшихся на камнях, и тут они все разом поднимаются, но летят не в тёмное небо, а к нам. Тогда я увидел, что на тропе перед нами собрались не птицы, а старухи в развевающихся плащах.

Зачем выбирать для сборища такое пустынное место? Ни каирна[9], ни высохшего колодца, чтоб хоть как-то его отметить. Ни хилого деревца, ни куста, чтобы укрыться от солнца или дождя. Только меловые скалы, с которых они и слезли, торчат из земли по обе стороны дороги. «Давай убедимся, — сказал я Горацию, — давай убедимся, что мои старые глаза меня не подводят и это не разбойники, которые собираются на нас напасть». Но вытаскивать меч из ножен не понадобилось — клинок до сих пор смердит слизью дьявольского пса, хоть я и воткнул его глубоко в землю, прежде чем уснуть, — потому что это и вправду оказались старухи, хотя парочки щитов от них нам бы не помешало. Это были женщины, Гораций, — теперь, когда мы наконец-то от них избавились, давай вспоминать о них, как о женщинах, потому что разве не заслуживают они жалости? Мы не станем называть их старыми каргами, хотя их поступки и вводят нас в искушение. Давай помнить, что когда-то хотя бы некоторые из них обладали грацией и красотой.