Это коротко. А если более подробно о лагерной жизни Владимира Павловича, то надо отметить, что в Степлаге он работал не только в карьерах по добыче медной руды. Видя, как он истощен, вечно падает при ходьбе с кусками руды в руках, начальник медсанчасти лагеря, врач Юлия Ивановна Бондарева сжалилась над ним. Она узнала в оперотделе, что он — биолог, кандидат наук, и направила его работать в биологическую лабораторию лагеря. А это позволило ему вновь заниматься любимой генетикой, ее влиянием на медицину, этику, эстетику, литературу, их взаимосвязью. Большая библиотека в КВЧ лагеря помогла ему расширить свой кругозор ученого в области литературы, искусства, психиатрии. Солагерник Владимира Павловича, князь Андрей Трубецкой, познакомился с ним, когда Эфроимсон уже был заведующим биолабораторией. И вот, узнав, что Андрей был арестован на IV курсе мединститута, Владимир Павлович забирает его из карьера к себе в лабораторию медбратом, тем самым спасая его от губительных пыльных и тяжелых работ и возвращая к избранной им профессии.

Это был благородный поступок Эфроимсона! Но еще приятнее и полезнее для Трубецкого было общение с этим всесторонне развитым, любознательным и благородным человеком. Уже в лагере Эфроимсон интересовался и очень много времени уделял изучению проблем наследования через гены интеллектуальных особенностей человека, генетики таланта и гениальности, одаренности, различных частных способностей — музыкальных, математических, художественных. Позже по выходе из лагеря он написал несколько книг по генетике педагогики, по взаимосвязям биологических и социальных факторов в развитии человеческой личности. Большой интерес вызывали у него проблемы происхождения и становления в людях таких важнейших свойств, как этичность, гуманизм, альтруизм, взаимопомощь, жертвенность, трудолюбие.

Особое внимание в становлении гениальных и талантливых людей он отводил трудолюбию. Способности — это хорошо, но их надо развивать даже в самых жестоких условиях, трудиться. Иначе ничего не добьешься в жизни.

С другой стороны, он не отрицал значения социальных факторов, поддержки общества. В капиталистических странах, как правило, гениев, талантливых людей окружают вниманием и заботой, им создают условия для творчества, раскрытия своих способностей. А в СССР? Где гении, талантливые люди? Они большей частью находятся в лагерях, где их используют в качестве дешевой рабочей силы. «Посмотри вокруг, — говорил Эфроимсон Трубецкому. — Почему поэт и художник Юрий Грунин, писатель Александр Ильич Зонин, композитор Бруно Дементьев томятся в нашем лагере, киркой и лопатой поднимают тонны руды на-гора? Для них ли предназначен этот труд? Они ведь живые творческие люди, зачем их губить в шахтах?»

По мнению Эфроимсона, многие гении попадали тогда в лагеря, ибо они не нужны были сталинскому режиму, где все считались одинаковыми, «винтиками и болтиками». Один существовал тогда гений — генералиссимус Сталин, хотя его труды были далеки от шедевров политической литературы, а управление государством напоминало примитив рабовладельческого типа. Превратив всех в рабов казарменного коммунизма, Сталин вознесся под ними как Идол зла и террора.

Такое государство не нуждалось в талантливых людях. Тем более — гениях. А если они пробивались сквозь бетон сталинизма, то все делалось для их подавления. Так был загублен любимый поэт Эфроимсона Николай Гумилев, расстреляны или выдворены за границу многие ученые и писатели — лучшие умы России.

Эфроимсон то и дело вспоминал высказывание гения моторостроения Дизеля:

«Совершенно ложно утверждать, что гений пробьется сам. Из ста гениев девяносто девять гибнут безвестными. Только преодолев несказанные трудности, каждый сотый достигает признания».

И, похлопывая по плечу Трубецкого, говорил ему:

— Так что, мой друг, не падай духом, трудись, преодолевай лагерные несказанные трудности, — глядишь, несмотря на сталинизм, выбьешься в гении…

В те годы в Степлаге кандидатов в гении хватало, их очень жалел Эфроимсон. На свою скамейку близ биолаборатории он часто приглашал их побеседовать, отвести душу. Они нередко просили его предугадать их будущее. И он говорил:

— Юрий Грунин станет большим поэтом. Он трудолюбив, даже по ночам пишет стихи, я видел.

— Зонин создаст новые повести о моряках, ему будут аплодировать благодарные читатели — офицеры и матросы Балтийского и северных морей…

— А вот ты, Бруно, ничего, наверное, уже не сочинишь. Я не вижу тебя у рояля в КВЧ месяцами. Судя по твоей песне «Огонек», ты очень талантлив. Но ленив, увы…

Бруно Дементьев не обижался, правда, бубнил:

— Ну, это мы еще поглядим…

Как в воду глядел Эфроимсон, действительно, Грунин стал известным поэтом, Зонин написал книгу об адмирале Нахимове, завоевав славу у читателей-моряков. А Бруно? Он так и не создал больше ни одной песни, бесследно исчез в мареве будущих лет.

Время все и всех расставляет по своим местам. Ушел в небытие «гений человечества», великий Иосиф Сталин, упали решетки и замки с окон и дверей тюрем, колючая проволока лагерей разрезана… И заявили о себе новые таланты и гении. Среди них яркой звездой на небосклоне науки вспыхнул и сам Владимир Павлович Эфроимсон, сумевший соединить генетику с медициной, этикой, эстетикой, педагогикой, открыть и расшифровать массу загадок гениальности людей, начиная с интеллекта и заканчивая их колоссальным трудолюбием, несмотря на разные болезни.

После выхода из лагеря Эфроимсон издает книгу за книгой, он возвращает и развивает генетику в СССР. С 1967 по 1976 годы он работает заведующим отделом генетики Московского НИИ психиатрии Минздрава РСФСР, и это было для него очень плодотворное время. Но в 70-х годах после «хрущевской оттепели» и больших надежд на подлинную свободу в стране опять наступило время единоначалия и единомыслия. Инакомыслящих, так называемых диссидентов, правозащитников, оппозиционеров чуть ли не поголовно стали прятать в «психушках». Сверху из КГБ врачам-психиатрам диктовали диагнозы: ставьте этому вялую шизофрению, ставьте тому эпилепсию, паранойю… И ставили!

Эфроимсон отказался участвовать в этой трагедии человеческих душ, поставленной Брежневым и Андроповым. Он ушел из института психиатрии по собственному желанию и навсегда. Но творчеству своему не изменил, даже в возрасте 80 лет он работал по 12–14 часов в сутки.

За это время Владимир Павлович подготовил две крупных монографии. Одну из них посвятил генетике этики и эстетики, другую — генетике гениальности. Тем самым он продолжил дело своих учителей Н.К. Кольцова и С. С. Четверикова, внес достойный вклад в дальнейшее развитие генетики.

Когда Андрей Владимирович Трубецкой, кстати, добившийся больших успехов в карьере, ставший доктором биологических наук, вспоминает лагерные годы В.П. Эфроимсона, то непременно восклицает:

— Владимир Павлович очень любил жизнь, все красивое и прекрасное в ней! Даже в лагере он не изменял этому. И там он радовался каждому дереву и кустику у колючей проволоки, тем более весенним цветам — подснежникам и тюльпанам. Он называл их ласточками свободы.