Дальше я смотреть не стала — вполне хватило влажного чавканья и хруста за спиной, которые слишком хорошо были мне знакомы. Ника, Ника, что ты наделала?

Я знала конечно, что она кому-то платит за свою силу, но не была готова к такому. Сестрица связалась не с той компанией, они слишком много берут, слишком могущественны, чтобы с ними играть. Тварь, так просто сожравшая сущность, засевшую в колдуне, по определению не может быть союзником!

У самой часовни я поскользнулась на грязи, в которую превратилась земля, смешавшись с растаявшим снегом, звучно приложилась о каменные ступеньки лицом, но только выругалась, сплюнув кровь из разбитой губы. Дверь открылась с трудом, словно сопротивляясь непотребству, которое я собиралась совершить.

Нет, наверное, слово не то. Кощунству? Может быть…

— Это все для всеобщего блага! — пообещала я, выхватывая из-под лавки свою давно позабытую одежду. Та распрямлялась с трудом — замерзла в тугой неподатливый ком, с которого сыпались грязь и лед. Натянув на руки заледеневшие джинсы, я повернулась к иконам. В часовне было тихо — словно снаружи ничего не происходило. Вряд ли святые могли себе представить, что ими воспользуются именно таким образом, но…

Руки, даже через джинсы, обдало жаром. Я замерла на секунду, потом обозвала себя трусихой и плаксой, на всякий случай выругалась, потом исправилась, сказала «отче наш, сущий на небесах…» (дальше не помнила, поэтому замолчала) и схватила икону.

Тварь уже добралась до самого нутра — когда я выволоклась из часовни, скрипя зубами и с трудом узнавая окружающий мир через пелену слез и боли. Она зарылась мордой в развороченную грудную клетку отца Дмитрия.

Хотелось бы сказать, что я подкралась бесшумно, но на такой подвиг я в тот момент не была способна — жар от иконы разъедал тело, особенно руки и джинсы тут совсем не спасали. Они прогорели в первую же секунду и я старалась не опускать глаза, страшась увидеть вместо пальцев обугленные костяшки. От боли в глазах темнело и мир сузился до единственной важной точки — Ники. Или того, что от нее осталось.

Зря оно назвало меня «дитя тьмы». Я, может, и не человек, но жить предпочитаю на свету.

ХРЯСЬ!

Надо, пожалуй, пересмотреть «Изгоняющего дьявола». Что-то мне подсказывает, что изгнание должно проводиться как-то не так…

Оглушительно грохнули небеса, словно собирались рухнуть на святотатца. Взвыла тварь, поворачиваясь ко мне.

ХРЯСЬ!

Я для надежности добавила вторую икону, с облегчением избавившись от этой ноши. На раме повисли ошметки моей собственной кожи, намертво прикипевшей к святыне.

Тьма, клубившаяся в глазах сестры, начала рассеиваться.

Иконы улеглись по обе стороны от Ники, словно два немых стража, продолжая яростно жечь даже на расстоянии. Оглушительно каркали вороны, продолжая кружить над нами. Со стороны села слышались крики. Скрипели березы на поднявшемся ветру.

— Алиса? — одними губами произнесла сестра, с ужасом смотря на меня. Я рухнула перед ней на колени, прижала к себе, заливая худые плечи слезами облегчения. Изгнание определенно удалось.

Когда мы добрались до деревни, солнце уже показало край из-за горизонта. Впрочем, вряд ли кто-то обращал внимание на такую малость — я едва переставляла ноги от боли в обожженном теле, Ника то и дело сплевывала густую, темную кровь и пыталась унять рвотные позывы. Она уже иторгла из себя все, что могла, едва соотнесла собственные окровавленные руки и развороченное тело колдуна. Мы кое-как оттерлись снегом в ближайшем леске — благо, там он не успел растаять — но все равно чувствовали, будто с ног до головы измазаны в крови. Колдуна пришлось уволочь подальше в лес — еще полчаса мучений, боли и отчаянных ругательств — а следы на кладбище вытоптать и забросать свежей землей. Иконы Ника воровато поставила обратно — святости они не растеряли, хоть и лишились большей части выгоревшей краски. Само дерево тоже обуглилось по краям, а мою кожу мы кое-как отскребли, но мне казалось, что даже на другом краю земли я буду чувствовать их прикосновение и чуять запах паленого оборотня.

После этих манипуляций мы привели себя в порядок — я натянула джинсы с прожженными в них дырами, кофту и ботинки, сверху напялила кое-как оттертую и драную во всех местах шубу, Ника вывернула наизнанку джинсовку, скрывая следы крови. И мы медленно, пошатываясь, двинулись к деревне.

Церковь обошли по переулкам, благо внимание всей деревни было сосредоточено на разборе завалов. От площади слышался шум, но без криков ужаса, так что, скорее всего, до подвалов еще не добрались. Мы кое-как добрели до дома головы, после чего мое тело решило, что с него достаточно и рухнуло в глубокий обморок.

Очнулась я от въедливой, зубами вгрызающейся в руки боли. Не сразу вспомнила, что же все-таки случилось, а когда вспомнила… Мои руки!!!

— Лежи смирно, не то будет еще больнее! — прикрикнула Ника. Ее голос я узнала раньше, чем открыла глаза и только это сестрицу спасло. Судорожно вдохнув сквозь сжатые до хруста зубы, я зажмурилась и заставила себя расслабиться. Это было сложно сделать, учитывая, что руки дергало так, словно их глодала стая голодных собак. По-сравнению с этим боль в обожженном лице и груди уже не была такой сильной.

— Насколько все плохо? — прошипела я, когда она закончила перебинтовывать руки и затихла возле меня.

— Алиса… — сочувственный тон ей давался с трудом, поскольку был непривычен и от этого стало только хуже. Если уж Ника начала проявлять сочувствие…

Не выдержав, я открыла глаза, обнаружив, что лежу маленькой комнатке, явно мужской, судя по разбросанным вещам. Судя по запаху — не так давно отсюда выселили Гришку. Значит, мы у головы.

Ника скорбным сусликом застыла у кровати. Выглядела она — краше в гроб кладут. От наведенной красоты не осталось и следа, худое лицо осунулось, кожа серая, как у покойника, под глазами синяки.

Я заставила себя перевести взгляд на руки. Зря боялась — разглядеть что-то за двухсантиметровым слоем бинтов не представлялось возможным. Пожалуй, я бы смогла боксировать. Ну, по крайней мере, пальцы мне не отрезали…

— Я сделала, что могла, — глухо, в ответ на мой вопросительный взгляд ответила Ника. — Но без силы…

— И хорошо, что без силы, — я постаралась скрыть разочарование. — Значит, эти твари действительно ушли… Что это было вообще?

— Старшие сущности, — Ника, убедившись, что я не собираюсь рыдать над безвременно почившими конечностями, несколько расслабилась и упала на стул у кровати. — У меня.

— А у него? — переносить боль было проще, отвлекаясь на что-то другое, поэтому я заставила себя сесть. Ника помогла натянуть свободное платье-рубашку, после чего я вновь надолго зависла на кровати, набираясь сил для следующего рывка. Ощущения были такие, словно меня пережевали и выплюнули.

— Еще не поняла, — она пожала плечами. — Большая часть бумаг осталась под завалами в церкви, а те, что я успела захватить, касаются в основном экспериментов по выведению…