Шломо развел руками. «Нет у вас такой гарантии, и быть не может. Это во-первых. Во-вторых, как можно полагаться на свободную волю случайного борзописца? Он ведь вас по своей прихоти в такие дебри завести может… Как же тогда План? Или нет его вовсе?»

Мудрец презрительно фыркнул. «Что за чушь вы несете… Вы знаете Шломо, этот вопиющий набор глупостей говорит о том, что мы рановато с вами расстались. Вы мне еще лекцию по диалектическому материализму прочитайте, для полного комплекта. Какая свобода воли? О ком вы это, о себе? Перечитайте-ка сотворенный вами шедевр: сплошные штампы, избитая пошлятина, сотни раз читанные перепевы… Свобода!.. Вон там, в прихожей, зеркало висит, сходите туда, посмотрите на себя, чтобы в чувство придти. Вы же из заранее проложенных желобков ни разу не выскакивали — ни в жизни, ни, тем более, в писаниях ваших! Свобода воли!.. Фу-ты ну-ты…»

Каган издевательски покрутил кистями рук. «Поверьте мне, дорогой мой писатель, в неизведанные дебри вам никого не завести. Прежде всего потому, что нет туда тропинок, а вы ведь без тропинок — никуда. Так что прихотей творца, как вы изволили выразиться, опасаться не приходится. А за План не беспокойтесь. Откуда ж, по-вашему, все эти тропинки с желобками взялись?»

«Это во-вторых, — насмешливо продолжил он, передразнивая шломину интонацию. — А во-первых, не надо так волноваться за столь дорогую вашему сердцу непрерывность истории. Ваш преемник пишет на удивление похоже. Как и все ваши предшественники. Желобки-то те же… Есть, конечно, мелкие нестыковки, но кому они мешают? Главное, чтобы План не страдал. А что именно произойдет в дальнейшем с вашей несчастной сексапильной студенткой… кого это волнует?»

«Меня волнует, — твердо сказал Шломо. — Меня волнует. Такой уж я банальный дуболом, дешевка базарная, грош за пучок. Вы уж, ваше высоколобое величество, извините меня, букашку несмышленую. Где уж мне понять ваших Планов громадье? Ваших помыслов шаги саженьи? Одна у меня просьба нижайшая к вашему благородию — не давите шагами этими меня, червя недостойного, во прахе пресмыкающегося. Мне, дураку, лишь бы пожрать, да выпить — и вся недолга… но жить, тем не менее, хочется. И другой букашке я тоже сочувствую — что делать, по одной тропинке ползаем, по одному желобку, как вы справедливо заметили. Так что волнует меня дальнейшая судьба несчастной сексапильной студентки, которую зовут, между прочим, Дафна; да, как видите, и имя у нее имеется — вот ведь какая деталь несущественная…»

«Прекратите этот балаган, — прервал его старик. — Обидеться изволили? Только при чем тут я, уважаемый? Я, что ли, ее убивал? Я, не вы? Кто ее, по-вашему, раздавил, эту букашку? Вы и раздавили. Вы и есть убивец, Вячеслав Ефимович. Так что оставьте, пожалуйста, вашу истерику.»

«Как вы можете меня обвинять? — закричал Шломо. — Разве я знал, что речь идет о живых людях? Разве я знал, что все это — взаправду?..» Он осекся и замолчал.

Каган печально покачал головой.

«Конечно, не знали, — мягко сказал он. — Только вряд ли это вас утешит. Видите ли, Шломо, вас с детства учили, что слова — шелуха, в лучшем случае описывающая реальность, а в худшем — искажающая ее. Но это не так. Слова — это и есть наша реальность. Реальностью называется то, что названо, не более того. Вещи и предметы начали свое отдельное существование с того момента, как Адам дал им первые имена. Так и вы — дали имя своей Дафне, дали ей имя и пустили жить, как рыбу в аквариум. Впрочем, этим ваша ответственность и ограничивается. Дальше от вас мало что зависело: помните? — желобок…»

Шломо кивнул. Его слегка мутило, хотелось на свежий воздух.

«Идите, — сказал Мудрец. — Мне надо работать. Приходите на следующей неделе.»

Шломо вышел в иерусалимскую ночь.

«…в иерусалимскую ночь.» Вот ведь закрутил! N. удовлетворенно прищелкнул языком и закрыл крышку ноутбука. Всего месяц он связан с таинственным работодателем, а уже послал ему несколько вполне объемистых посланий. И, соответственно, получил свои несколько сотен евро за каждую посылку. Но разве только в деньгах дело? Он работал больше за интерес; его самого отчаянно занимала эта история, невесть как зародившаяся у него в голове и теперь регулярно выплескивающая свои невероятные события на белый лист компьютерного экрана. Видимо, это и называется вдохновением — когда пишется как бы само по себе, когда не надо вымучивать события, придумывать людей, строить сложные планы.

Поначалу он еще придерживался всех этих глупостей классического писательства, как положено, по сорбоннскому учебнику. Сюжетная линия… прорисовка персонажа… речевая характеристика… Но тщательно расчерченные в блокноте схемы немедленно разлетались на куски уже на втором абзаце. Герои повествования, стоило им только открыть рот, начинали нести полную отсебятину, не имевшую совершенно никакого отношения к заранее заготовленным текстам. И ведь, что интересно, получалось совсем неплохо… Так что теперь N. садился за клавиатуру, не имея ни малейшего понятия, куда именно заведет его сюжет.

В этом-то и заключалась вся прелесть ситуации. Конечно, у него и в мыслях не возникало никаких претензий на литературную славу. Да и можно ли было назвать это сочинительством, принимая во внимание странный, почти медиумный характер всего процесса? N. предпочитал видеть в себе не писателя, а, скорее, первого читателя некоего захватывающего триллера. Если за это еще и деньги платят, то надо быть полным болваном, чтобы отказаться. К тому же и гордиться, в чисто литературном отношении, было особенно нечем. По совести говоря, получалась-то чушь собачья, однодневка, низкопробная беллетристика; хорошо ли серьезному человеку ставить свое имя под такой белибердой? Гонкуровскую премию за это определенно не дадут.

Слава Богу, из природной осторожности он скрыл с самого начала свое имя под нарочито нейтральным псевдонимом N. Хотя никто не может поручиться, что тексты печатаются именно под этим псевдонимом. Да и печатаются ли вообще? И если да, то — где? Условиями договора ему запрещалось интересоваться подобными вопросами. Ну и ладно… какая разница? Небось, тискают где-нибудь на Мартинике в местной воскресной газетенке. Тема все-таки модная во все времена, как стройные ноги, — зловещий заговор, власть над миром, таинственные протоколы сионских мудрецов… Такое всегда продается.

Надо бы, конечно, как-нибудь и самому в Израиль выбраться; не все же газетами да Интернетом пробавляться. Однажды он там уже был, в сохнутовской поездке для старшеклассников, но, по молодости лет, не запомнил ничего, кроме одуряющей жары и вулканического кибуцного траханья. Сейчас бы самое время обновить впечатления. Не то, чтобы была в этом какая-то производственная необходимость — для Мартиники и так сойдет… просто самому интересно — осмотреть, наконец, виденные только на карте места.

Ведь сюжет еще только завязывается… Скажем, Нидаль может вернуться из тюрьмы, освобожденный, допустим, за согласие сотрудничать с ШАБАКом. Зачем его возвращать? Ну как же — надо ведь как-то пускать в ход припрятанный на Хореше автомат, а иначе — что он там попусту в расщелине ржавеет? А дальше? То есть, Нидаля мы, конечно, оприходуем, но что Нидаль — мелкая птица… А может, оставить Бэрла стрелять, а Шломо перевести в Мудрецы? Ведь, если разобраться, то в Мудрецы ему сейчас самая дорога: один, без семьи, никаких обязательств ни перед кем… разве что Сеня… ну да от Сени можно как-нибудь избавиться, не проблема…