По вечерам он готовит и проводит время со мной. Ирония в том, что он делает именно то, о чем я просил, и серьезно относится к моей позиции относительно того, что мы не занимаемся сексом. Но я сам домогаюсь его, когда мы дома вместе.

У него маленькая сексуальная родинка в изгибе шеи, и, если я прохожу мимо него на кухне, я наклоняюсь и целую ее. Спонтанно. Он смеется и съеживается каждый раз, когда я это делаю. Мне это нравится. Если мы вместе сидим на диване, в конце концов я притягиваю его в свои объятия, чтобы, пока мы разговариваем, он сидел, прильнув ко мне спиной. Затем я утыкаюсь лицом в его мягкие темно-золотистые волосы и покусываю его за ухо. Он пахнет так чертовски хорошо и сладко – мне так хочется его укусить, что это невыносимо. Иногда у меня текут слюнки от того, что он рядом.

Я не кусаю его. Не кусал с того первого раза. Он до сих пор совсем не может выпускать клыки и говорит, что чувствует себя как прежде. Возможно, я слишком осторожен, но откуда я могу знать? Это неизведанная территория.

– Я спросил, Рен знает? – повторяет Хисаки, хмуро глядя на меня.

– Опять же – мое дело. Не твое. Иди домой. Мне пора уходить. – Я встаю и иду к гардеробу, чтобы убрать туда свой проект. Я работаю над кимоно Джэ в конце дня, когда все мои клиенты обслужены. Во всяком случае, уважаемые.

– Это выставляет Рена не в очень хорошем свете… ты сожительствуешь с этим загадочным существом. Это неуважительно по отношению к твоему чистокровному источнику.

Я выглядываю из гардеробной, мои глаза острые, как кинжалы.

– Ты мне сейчас нотации читаешь?

– Нет. – Он быстро поднимается, явно заметив злость на моем лице и в моем тоне. – Я ухожу. Увидимся на следующей неделе.

– Предпочел бы тебя не видеть. – Я возвращаюсь в гардеробную, чтобы повесить одежду.

Чтобы встретиться с Реном в Хиросиме, нужно ехать два часа в один конец. Одного этого должно быть достаточно, чтобы убедить меня прекратить это дерьмо. Когда я открываю дверь в маленькую чайную комнату в его поместье, где мы всегда кормимся и встречаемся, он уже там. Это меня удивляет. Обычно он заставляет меня ждать пятнадцать-двадцать минут, а потом мне приходится наблюдать драматический выход.

Он сидит на полу на подушке, подогнув под себя ноги. На нем черный халат с замысловатым геометрическим волнистым узором приглушенного золотого цвета. Его длинные темные волосы торопливо собраны в небрежный пучок на макушке. Руки скрещены.

На самом деле, этот халат сшил для него я. Очень давно. Он редко носит то, что я делаю. Говорит, что моя эстетика недостаточно смелая или яркая. Ну и пошел он.

Я задвигаю дверь и иду к свободной подушке прямо перед ним.

– Это приятный сюрприз, – говорю я. Может быть, я смогу убраться отсюда быстрее, чем обычно? Его глаза цвета ириски поднимаются на меня, следя за тем, как я сажусь напротив него в ту же формальную позу, что и он.

Я бы сказал, что он выглядит раздраженным, но… он почти всегда так выглядит: угрюмо, как будто проглотил что-то невкусное. Когда мы были детьми, у него было то же выражение лица. Очень жаль, потому что он действительно эффектный: его худые, прямые черты словно произведение искусства. Иронично, потому что он еще и довольно хороший художник. Однажды он даже нарисовал мой портрет. Но его личные качества лишают все это значимости.

– Да что с тобой такое? – Спрашиваю я, поднимая бровь. Было время, когда я был более формальным по отношению к Рену. Более вежливым. Эти времена давно прошли.

Его яркие глаза ничего не выражают, но взгляд пронизывающий.

– Кто с тобой живет? В твоем доме.

– Друг.

– Кто?

– Это мое личное дело, Рен. К тебе это не имеет никакого отношения…

Он протягивает руку и хватает меня за волосы на макушке. И почему я недавно не подстригся, и к черту его за то, что он такой быстрый. Моя рука обхватывает его запястье, но, когда я пытаюсь отдернуть ее, он сжимает волосы еще крепче.

– Черт…

– Ты трахаешься с кем-то и кормишься от кого-то у меня под носом? В нашей аристократии?

Я собираюсь сказать ему, чтобы он убрал от меня свои чертовы руки, но его глаза загораются, и я втягиваю воздух. Мое тело внезапно ощущается как тысяча фунтов, будто я валун размером с человека, прикованный к полу. Я не могу пошевелиться. Он в ярости смотрит на меня с ярким золотым светом в глазах.

Он делал это со мной только однажды. После смерти моего отца, когда я искренне пытался разорвать отношения между нами. Я сказал ему, что больше не буду с ним спать, и что я собираюсь попытаться отучить свой организм от его крови. Он взбесился, придавил меня к полу и сказал, что я ему нужен, что я не могу бросить его. В тот момент я даже не знал, что он способен на такое. Он держал это в секрете.

У некоторых чистокровных есть способности, но у большинства их нет. Обычно потому, что их предки не очень хорошо справлялись с поддержанием чистоты своей родословной на протяжении веков. Кто-то испоганил ее, слишком много питаясь от людей. Крови требуется пара поколений, чтобы восстановиться, если это вообще возможно.

Родословная Рена чиста (что только усиливает мою зависимость от него). Когда он взял надо мной контроль в первый раз, я чертовски испугался. После этого он плакал, говорил, что сожалеет, что принимает мои чувства по поводу того, что мы не можем быть связаны, но спросил, можем ли мы оставаться источниками друг друга. Мы были вместе с самого детства, и я был всем, что он когда-либо знал. Он умолял меня, говорил, что больше никогда так со мной не поступит.

Разумеется, я ему доверился. Но, похоже, он солгал.

– Скажи мне. – Он еще крепче сжимает мои кудри в кулаке и опускает меня ниже, поднимаясь на колени и используя мою голову как опору. Я ничего не говорю. Он может манипулировать моим телом, но не может заставить меня говорить. Я не могу поверить, что он вот так утверждает свою власть и положение надо мной, зная, как сильно я это ненавижу, и каким был мой отец, как я каждый день своей юности ходил вокруг него на цыпочках, чтобы избежать именно такой ситуации.

Рен отрывает руку от моей головы, словно она внезапно загорелась. Я дрожу, хотя все еще не могу пошевелиться по собственной воле, неловко согнувшись перед ним в поклоне. Он делает глубокий вдох.

– Вайолет, почему ты все так усложняешь? Мы