Полицаи гнали Готванюка к месту казни, а Громов ехал вслед за ними на мотоцикле, подгоняя всех троих.

Когда наконец углубились в лес, Громов оглянулся. Те, оставшиеся в селе, в засаде, теперь уже не могли видеть их. Значит, пока все идет хорошо.

– Оставайся здесь, солдат, тебя это не касается, – сказал он мотоциклисту. – Эти ублюдки все сделают сами. – И помахал пистолетом, показывая полицаям: подальше, подальше уводите.

Полицаи уже дважды останавливались возле деревьев, которые казались им вполне подходящими, старший полицай даже подыскал небольшой высохший ствол, который можно будет выбить из-под ног обреченного, но капитан все загонял и загонял их в глубь леса, пока наконец не остановил свой выбор на небольшой поляне. Да, действительно, старый развесистый клен… Толстая ветка идет почти параллельно земле… Такая выдержит. Вот только низковато, петля останется почти под веткой. На всякий случай старший полицай предварительно примерял на себе, как это будет выглядеть. Ничего, сойдет и так. И приказал молодому взобраться на дерево, на развилку. Тот приставил винтовку к стволу и полез.

Все это время Громов пристально следил за действиями обоих.

Пока, забросив свою винтовку за плечи, старший полицай ждал, когда можно будет подать молодому конец веревки, Готванюк покорно стоял, заложив руки за спину. Он смотрел только на Громова, только на него, и ждал.

В какое-то мгновение Громову даже показалось, что тот не верит ему. Решил, что лейтенант просто обманул его. А полицаи казнят, понятия не имея о том, кто ими командует, маскируясь мундиром немецкого офицера.

– Пальнул бы, лейтенант, – негромко напомнил его обещание Готванюк. – Что ж ты меня опять-таки в висельники загоняешь, душа твоя нехристовая?

– Молчать! – по-русски осадил его «капитан».

– Палач ты. Был и есть палач.

Но когда Андрей взглядом приказал ему: «Хватай винтовку!», – он все же нашел в себе мужество вырваться из оцепенения и мгновенно схватить ее.

– Не стреляй, – успел предупредить его лейтенант и, зажав старшему полицаю рот, ударил ножом в грудь. – Держи под прицелом того.

Молодой полицай как свесился с ветки, чтобы взять конец веревки, так в этой позе и замер.

– Слезай. Молча, – приказал Громов, приглашая его пистолетом на землю.

– Дядечки, родненькие! – вдруг запричитал парнишка, по-детски прижимая руки к груди и не решаясь спуститься на землю. – Не убивайте, родненькие. Я ведь ничего. Меня заставили.

– Кто тебя заставил?

– Так он же, – показал на корчившегося в траве полицая. – Пришел. С немцами. Говорит: «Этого. Не пойдет – повесим. В активистах был, пусть теперь искупает свою вину перед народом и немецкой армией».

– Ты был в армии?

– Да нет. Только призвали. В военкомате собрали нас, а тут за райцентром десант немецкий. А мы без оружия. Ну и кто куда, по домам. Не убивайте меня, дядечка, родненький…

– Помилуй и его, лейтенант, раз уж меня… – неожиданно заступился за него Готванюк. – Спаси еще одну душу. Убивать теперь все мастаки. А про то, что надо кому-то и спасать, вроде совсем забыли.

– Хорошо, слезай. Только не нуди!

Полицай покорно слез с дерева и бочком-бочком подсеменил поближе к Готванюку. Сейчас он искал защиты у человека, для которого еще две минуты тому назад готовил виселицу и которого безо всякой жалости вздернул бы. Громова потрясло это. Вот уж воистину неисповедимы судьбы людские на войне, вот уж воистину!..

– Я – лейтенант. Моя фамилия – Беркут. Тот, которого ты ждал в засаде.

– Ага-ага, – испуганно заулыбался полицай.

– Мы идем к своим, к линии фронта. Хочешь искупить вину?

– Я с вами пойду, товарищ лейтенант. Куда угодно… пойду. Всего три дня как в полиции. Никого не убил, никого не выдал.

– Про то, что был в полиции, помалкивай. Но искупать вину должен все годы, сколько будет длиться война. Да и вообще, сколько будешь жить. Понял?

– Спасибо, товарищ лейтенант. Добрый вы человек, святой.

Громов раздосадованно покачал головой и отвернулся. Лучшее, что мог сделать сейчас этот человек, – это помолчать.

Он вытер нож о траву, сунул его в голенище.

– Готванюк, подбери винтовку убитого. И патроны. Повязку тоже на всякий случай сними. И медленно идите за мной. Только держитесь подальше.

* * *

– Что, солдат, затосковал?

– Уже все? – облегченно спросил тот.

Однако сесть за руль не успел. Лишь только он отвернулся, Громов ударил его ножом так же, как несколько минут назад старшего полицая. Как учил их, курсантов военного училища, бить, снимая часовых, опытный разведчик-инструктор, прошедший Гражданскую и Финскую. Учил воевать.

А еще через минуту на поляне показались Готванюк и полицай.

– Готванюк, быстро надень каску и китель. Возьми автомат, патроны. Водитель из меня никудышный, но все же не пешком.

– Так ведь я немного умею, – подбежал к мотоциклу полицай. – У дядьки моего был. Здесь почти все, как в нашем. Я присматривался. Только скорости попробую.

Через несколько минут они уже объезжали этот небольшой, как оказалось, лес с той, невидимой из села, стороны, за которой проходила проселочная дорога.

– Тебя как зовут?

– Федор. Фамилия – Литвак.

– Отныне – красноармеец Литвак. Тебя, говоришь, призывали? Вот ты и в армии. Понял?

– Да, товарищ лейтенант. Спасибо, что помиловали.

– Что ты причитаешь, как дьяк над усопшим?

Водителем Литвак оказался довольно старательным. И хотя гнать пока не решался, все же, прыгая на ухабах, уверенно подводил мотоцикл к дороге.

– Где Яворовка – знаешь?

– Да. Вон за тем лесом. Тут, неподалеку, есть лесная дорога. Километра три можно пройти по ней.

– Божественно. К лесу – и на эту дорогу.

До позднего вечера Штубер работал над первой главой своей будущей книги «Методы психологической обработки населения на освобожденных от коммунистов территориях». Заглавие пока что было условным. Возможно, впоследствии он назовет ее эффектнее. Главное заключалось в смысле. Он пытался создать книгу, состоящую из цикла исследовательских зарисовок о том, как нужно работать с аборигенами освобожденных территорий, привлекая их к сотрудничеству с новой администрацией. В отличие от многих других эсэсовских офицеров, которых он знал, Штубер не считал, что, покоряя народы, особенно славянские, можно слишком многого добиться, прибегая только к жестокости, запугиванию, истреблению непокорных.

Наблюдая за тем, как разворачивают свою работу администрации во многих оккупированных районах Франции, Бельгии, Польши, а сейчас – и Украины, Штубер пришел к выводу, что в большинстве своем они не столько умиротворяют и покоряют население, сколько плодят вокруг себя врагов. Конечно, комиссары, большевики, активисты, цыгане и евреи – не в счет. Их, не колеблясь, нужно истреблять, и двух мнений в этом вопросе быть не может. Что же касается остальных, то среди них нужно искать людей, которые со временем стали бы верными рабами нового режима. При этом иногда нужно прибегать и к жестокости, но лишь такой, которая сама по себе поучительна, ибо заставляет человека совершенно по-иному взглянуть на себя, на жизнь, на человечество, на сущность войны.