Никите нравилось, что у Валерии полное тело, которое она любила, совершенно не стесняясь своей полноты, не признавая никаких диет, голодовок и прочей дребедени, на которых женщины бывают просто помешаны. Она любила вкусно поесть, считая еду одним из наслаждений жизни. А в наслаждениях она себе отказывать не собиралась. С какой стати? У нее была своя собственная философия на этот счет, которая выражалась в том, что у жизни надо брать все, что она дает. А то, что она не дает, надо тоже брать, только не нахрапом, а изящно, как бы играючи.

– Чтобы взять у жизни то, что само не дается в руки, надо быть виртуозом! – сказала она Никите однажды вечером за кофе и партией в карты. С чем он сразу же согласился. Он знал до сих пор только один взгляд на жизнь и все, что в ней происходит, – свой собственный.

С появлением Валерии Никита сделал неожиданное и приятное открытие: оказывается, смотреть на мир глазами другого, близкого и дорогого существа, занятие не только интересное, но здорово захватывающее. Это словно открывать невиданную доселе Ойкумену,[41]населенную другими, незнакомыми героями, чей первобытный, пышно цветущий лес манит тропическими ароматами и яркими цветами, раскрывая свои влажные зеленые объятия навстречу незнакомому путешественнику. Стоя на пороге великих тайн, он прислушивается к замиранию своего сердца и делает глубокий вдох, перед погружением в неизведанные глубины, полные кораллов и жемчуга, а возможно, сокровищ древних кораблей, чьи покрытые ракушечником останки вросли в морское дно, а некогда гордые мачты поникли под тяжестью времен и толщи песка и воды.

С детства прикованный к инвалидному креслу, Никита исследовал свою «землю обетованную», мысленно проникая в самые потаенные и недоступные ее уголки при помощи своего воображения, или, может быть, иным способом, который трудно объяснить, но которым легко пользоваться. Вот Никита и пользовался, иногда пытаясь найти этому подходящее определение, но чаще просто получая удовольствие и испытывая удивительные переживания.

Валерия оказалась первым человеком, которого он не только посвятил в таинства своей вселенной, но перед которым почти без раздумий распахнул самые сокровенные уголки души, куда не было доступа даже горячо им любимой и почитаемой бабуле, которой с детства доверялись все секреты мальчика Никиты. Ему захотелось, чтобы Валерия была рядом с ним во время этих мысленных путешествий, и он предложил ей попробовать. Долго объяснять, как это достигается, ему не пришлось. Женщина как будто всю жизнь сама предавалась подобным развлечениям, настолько легко и просто у нее получалось все то, что делал Никита, плюс ее собственные лабиринты памяти или подсознания, куда она то и дело сворачивала, переживая потрясающие вещи и рассказывая о них.

Постепенно Никита почувствовал, что он запросто может следовать за ее воображением или воспоминаниями, или видениями – они оба затруднялись дать этому подходящее название – и ощущать все то же, что и Валерия. Словно глядя на экран и следя за событиями захватывающего или страшного фильма, незаметно сам становишься его участником, воспринимая происходящее не снаружи, а как бы изнутри.

Валерия рассказывала ему о своих «индийских снах», которые видела до знакомства с ним, и это так захватило ее, что продолжение истории развернулось перед ее внутренним взором во всем своем пышном великолепии и смертельной истоме трагической развязки…

Белый дворец, цветок жасмина в изумруде садов, невесомый и изящный, словно парил в воздухе, как лепесток на крыльях ветра. Кружева ребристых колонн обрамляли огромные окна, через которые лилась густая синева неба, солнце горело на занавесях из золотой парчи, в низких и широких драгоценных сосудах курились благовония…

Сабхидари, возлюбленная всесильного правителя, Великого Раджи Бгарати, таяла на глазах, и никто ничего не мог с этим поделать: ни целители, ни мудрецы, ни заморские маги, которых множество перебывало в золоченых покоях девушки. Ни один из них не ушел без щедрых даров, но недуг Сабхидари продолжал развиваться, отнимая у нее нежный румянец, красоту и радость жизни.

Роскошные пурпурные ткани, устилавшие ее ложе, только оттеняли бледность и худобу прекрасного лица, на котором оставались только глаза, черные и бездонные, в глубине которых притаилась тоска. Тяжелые браслеты едва не соскальзывали с исхудавших рук, розовый шелк одежды спадал складками, скрывающими разрушающие действия болезни. Непросыхающие слезы проделывали дорожки на крашеных румянами щеках.

Девушки обрывали лепестки белых роз, усыпая ими мраморный пол, ярко-синий ковер с вытканными на нем золотом божественными символами. На маленьком столике у изголовья больной красавицы – ларцы с редкостными украшениями, тарелки со сладостями и фруктами, изысканные статуэтки, золотые и костяные гребни, драгоценные четки…Ничто не радует госпожу, ничто не привлекает ее потухшего взора.

Печальные девушки испуганно разбежались при виде входящего правителя, не в силах вынести его тяжелого пристального взгляда.

– О, Великий, – забормотала самая старшая, – я не знаю, что делать! Лицо Сабхидари не высыхает от слез, она не может уснуть даже на миг, она словно уже ушла от нас – и только ее измученное тело призывает слезами покидающий его дух!

– Уйди! – голос правителя был спокоен. Великий Раджа полностью владел собой. Негоже ему, первому и единственному сыну знаменитого воина, мудрого и почитаемого Царя Двапара, выказывать свою слабость в присутствии слуг!

В дверях появились несколько ученых брахманов, которые слышали все сказанное. Молодой царь окинул их всех взглядом, который невозможно описать – и мольба, и надежда, и повеление, и безнадежная страсть, и угроза – все слилось в нем, как в нестерпимом блеске алмаза сливаются все цвета радуги. Правитель почувствовал, как под этим взглядом словно окаменели сердца невозмутимо взирающих на него Просветленных, которые в одной только мудрости нашли отраду сердца.

– Сабхидари больше не может сделать ни одного глотка своим опухшим горлом. Ароматные фрукты и напитки остаются нетронутыми. – Он повел рукой в сторону ложа и стоящего у изголовья столика. – Все это ей готовы подать при первом же легком знаке, но она знает, что еда для нее теперь так же невозможна, как и жизнь. Розовый шелк ее одежды, нежнейший, как пух фламинго, ранит ее горячее тело, вызывает ледяной озноб и отвратительную дрожь. Она измучена. Тоска ее длится и длится. Сабхидари больше не хочет ничего помнить: ни радостей, ни солнца на небе, ни ненависти, ни любви. Она не хочет смотреть на этот мир, и смотрит только внутрь себя, туда, куда я не могу проникнуть за нею…

Слезы на глазах грозного владыки – небывалое зрелище. Брахманы с трудом заставили себя не отводить взгляды. Раджа Бгарати подавил готовый вырваться тяжелый вздох и продолжал:

– Великий Учитель! – обратился он к одному из брахманов, самому с виду неприметному, – Есть ли какое-то средство? Ведь она так молода! Почему это происходит с нами? Скажи!