Расспрашивать девочку очень осторожно они отважились, только въехав на территорию отеля.

– Настя, смотри, какие красивые качели, – Катя указала на детскую площадку. – А там что? Неужели избушка Бабы-яги?

Девочка покосилась на нее, как на идиотку.

– Ты в избушке вчера играла, да?

– Ничего я не играла.

– Тебя дядя сюда на машине привез?

– А то, – Настя говорила с интонациями матери.

– А ты его видела раньше?

Девочка помотала головой.

– Незнакомый, значит, дядя? Машина у него большая?

Девочка кивнула.

– Как эта?

– Не-а.

– Другая?

– Другая. Не такая.

– А узнать сможешь дядю и машину?

Настя лукаво улыбнулась. Улыбка вроде бы означала «да», но при этом она отчаянно замотала головой – «нет».

– Настюш, скажи-ка, а тот рисунок… ну рисунок, который ты девочке здесь отдала… Ведь ты отдала его? – спросил Шапкин.

Настя кивнула. У Кати вырвался вздох облегчения, ну хоть первое признание получено!

– Дядя что, прямо при тебе его рисовал в машине?

– Не-а. Он мне дал «чокопай».

– Что? – не понял Шапкин.

– Печенье такое шоколадное, – подсказала Катя. – Дал тебе печенье, и что потом?

– Мы ехали с ним, все ехали.

– Сюда, на площадку?

– Туда. – Настя показала в сторону реки.

– Там он остановился?

– Да, мы с ним пошли по песочку.

– По пляжу? – уточнил Шапкин. – Сюда? А где он остался?

– Там, – девочка снова кивнула в сторону реки.

– И там дал тебе рисунок? – спросила Катя.

– А то. Картинку. Это не для меня. Это для Дашки.

– А ты знаешь Дашу?

– Не-а.

– Значит, он тебе ее показал?

– А то.

– А ты видела, что там нарисовано, на этой картинке?

– Видела, – девочка снова лукаво улыбнулась. – Дядя дал мне еще «чокопай», сказал: «иди, скажи ей – это тебе, так ты умрешь – отдай и назад». Я сказала, он целую коробку «чокопаек» дал и к мамке отвез, только она дурная была, пьяная.

Она выдала все им на одном дыхании, словно хвасталась – вот она какая, мол, молодчага. Слова «чокопайки» и «ты умрешь» были для нее совершенно равнозначны.

– Сиденья у него какие в машине? Светлые или темные? – спросил Шапкин.

Настя пожала плечами.

– Такие.

– Как эти?

– Не-а.

– А сам он такой же, как я, дядя?

– Не-а. Лучше. Ты дурак. – Настя погрозила Шапкину кулачком. – Ты мамку бил.

– А тот дядя тебе понравился? – спросила Катя.

Настя вздохнула и кивнула.

Что было делать ВОТ С ТАКОЙ СВИДЕТЕЛЬНИЦЕЙ?

Катя высадила ее из машины. Хотела снова взять на руки, но Настя увернулась. В холл отеля они вошли все втроем. К счастью, в холле не было никого из туристов– иностранцев – все уехали на автобусную экскурсию в Новгород.

– Мы наверх поднимемся, предупредите Ольгу Николаевну, пусть приведет дочку, – приказал Шапкин девушке-портье.

– И пусть придет Маруся Петровна, пусть она непременно тоже придет, – торопливо сказала Катя.

ПУСТЬ СТАРУХА УВИДИТ, ЧТО ДЕВОЧКА В КУДРЯШКАХ – ВОТ ОНА, И ЗОВУТ ЕЕ НЕ МАЙ, А НАСТЯ.

Май…

Настя…

Май, Май… Настя…

Что-то позванивало, переливалось, мелодично отбивало ритм, как валдайский колокольчик, в лифте, когда они поднимались наверх. Или, может, это звонило-стучало в голове Кати от усталости, от запаха бензина, от духоты, от вони «хат» и «вороньих слободок»?

В холле на втором этаже их уже ждали все. Весть мгновенно разнеслась по «Далям». Ольга Борщакова, Хохлов, охранники, Маруся Петровна, Анфиса… На пороге своего номера стояла Ида. Была здесь и Марина Ивановна Зубалова. Только муж ее отсутствовал.

– Вот Роман Васильевич нашел ту девочку, – объявила Катя, выводя за руку Настю вперед. – Дашенька, это ведь она и есть?

Из-за Хохлова, как из-за ствола дерева, выглянула Даша. Настя, увидев ее, снова заулыбалась.

– Это тебе. – Она запрокинула головку и начала смеяться.

– Боже мой… какой ужасный ребенок. – Ольга Борщакова смотрела на девочку с отвращением, словно на какое-то насекомое. – Это она?

– Даша, это та самая девочка? – спросил Шапкин.

Но вместо ответа…

– А это вот тебе! – крикнула Даша, подскочила к Насте и с размаху ударила ее кулаком по голове – по грязным кудряшкам.

Все смешалось разом. Детский плач, визг… Для кульминации не хватало лишь детской драки. Но до этого дело не дошло.

– Не найдется что-нибудь из старых вещей? – спросил Шапкин Борщакову, когда волна улеглась и Дашу увели. – Я ее сейчас увезу отсюда. Дома она с матерью тоже пока жить не будет, поместим ее в больницу до выяснения. Курточку ее рваную я заберу… как-никак вроде улика. Надо во что-то ее переодеть.

– Она все сказала? Она призналась? – Ольга тревожно смотрела на него. – Рома, как же ты ее нашел, а?

– Что не сделаешь ради бывшей одноклассницы? Ты, Оль, ее не вини. Она не сама все придумала, взрослый ею как куклой на веревке манипулировал.

– А его ты найдешь?

– Найду. У меня к нему много вопросов накопилось.

– Ты думаешь, это тот же человек, кто убил… ты про сына Уткина, про этого несчастного мальчика думаешь?

– Я его найду, а там допросим, наизнанку подонка вывернем, и все, все узнаем.

В то самое время, когда Шапкин и Катя поднялись на борт «поплавка», Анжела Харченко по прозвищу Аптекарша сделала то, что делать, собственно, прежде не собиралась, – посетила школу, где работал Кирилл Уткин.

Что он в школе, она узнала от него самого по телефону – наконец-то прервав молчание, он ответил ей. О том, что его сына нашли убитым, знал уже весь город. Известно было в городе и о том, что Уткин ездил в морг опознавать тело. И вот ПОСЛЕ ВСЕГО наутро он явился в школу, не отменив своих уроков.

Когда он сказал ей по телефону, что ему пора, что уже звонок, что ученики ждут, сказал как-то даже слишком спокойно и отрешенно для такой ситуации, у Анжелы, которая в начале их романа не испытывала к нему каких-то особенных чувств, сердце сжалось от жалости, от нежности, от страха. «Какой же он все-таки… кремень, настоящий мужик. Ни слез, ни истерики, ни запоя – это в такой-то беде, – думала она. – Как сказал-то, а? „Меня ждут мои ученики“, – словно Павлов или Мечников. Работа превыше всего, превыше личного, превыше горя, как это в фильмах нашего с ним детства показывали».