Удовольствие от прогулки по джунглям Тринидада, скажу я вам, та еще штука. Четвертый час, нагруженные водой и боеприпасами по самое «не могу», дуреющие от оглушительного птичьего концерта, пробиваемся через сплошную стену зелени. Медленно, шаг за шагом. Меняю головных каждые двадцать минут. По моему приказу мускульные усилители и климатизаторы переведены на минимальную мощность – экономим батареи, мало ли что. Батальон с его зарядными станциями и пунктами боепитания остался где-то там, на другом краю земли. Вместе с медиками, огневой поддержкой и дезинфицированными гальюнами. Поэтому и боеприпасов несем по две нормы каждый. По шесть запасных магазинов в заплечных мешках, кроме штатных шести в нагрудных подсумках. Запасной картридж с осколочными выстрелами к подствольнику. Четыре гранаты – по паре плазменных и осколочных. Пара дымовых. Весь опыт моей давней и долгой службы твердит мне: лучший исход любого боя – это когда боеприпасы остаются, а не наоборот. Бойцам моя перестраховка не по нраву. Любая инициатива начальства, даже такого маленького, как я, – им во зло. Так уж повелось. Они угрюмо топают вперед, продираясь сквозь заросли, злобные вьючные «Лоси», увешанные камуфлированным барахлом, развесившие рога-стволы по сторонам, болтая хвостами саперных лопаток, с чавканьем выдирая копыта из сочной болотистой подстилки.

– Француз сбрендил, – сплевывая, переговариваются они во время смены головного.

Мне их мнение – до вертолета. Я за них отвечаю и делаю это так, как считаю нужным. Я зол, но не показываю вида. Я злюсь на взводного, отправившего нас сюда, хотя и понимаю, что он пятое колесо у телеги, злюсь на идиота, спустившего приказ о патрулировании по цепочке просто потому, что так положено по уставу, злюсь на систему, породившую этот устав и того идиота, что отдает такие приказы, система эта работает сама по себе, ни для чего, я никак не могу врубиться в смысл ее существования, заменяющий нормальный здравый смысл. Система питается нашим потом. Система пьет наши силы. Она перемалывает наши кости. Наш патруль – сплошная фикция. Мы не видим дальше своего носа. Мы можем обнаружить партизана, только если он сдуру ляжет поперек нашей тропы. «Мошки» бессильны в этих зарослях: слишком много ложных целей и теплокровных животных. Спутники не в состоянии отслеживать нас через многоярусные густые кроны. Мы неба-то не видим, бредем в сумерках, заживо похороненные под тоннами мокрой зеленой дряни. Нарваться на засаду в таком патруле – раз плюнуть. Пара снайперов, замаскированных в кронах, перестреляют нашу группу играючи. Мне до смерти неохота играть роль живой приманки. Манка, вызывающего огонь на себя в интересах огневой поддержки. Надо бы наставить кругом датчиков слежения, засеять лес авиацией – только так можно реагировать на ситуацию не наобум. Но датчиков нет. Те редкие, что мы вгоняем под кору деревьев каждые несколько сот метров, – не в счет. Капля в огромном море. Остальные тоже понимают это, не только я. От этого все мои приказы кажутся им еще более бессмысленными, трудно сообразить, когда бездумно топаешь и топаешь, что я делаю все, чтобы сохранить наши задницы в целости. Настоящая наша цель – пройти по этому долбаному маршруту и остаться в живых. Нам уходить скоро дальше, нас вот-вот сменят на базе, так к чему геройствовать там, где другие рано или поздно сделают все, что нужно?

Ремни винтовок перекинуты через плечи, руки болтаются по бокам зеленых мимикрирующих тел, свешиваясь со стволов и прикладов. Обливаемся потом среди влажной духоты внутри своих тяжелых скорлуп. Выпитая вода тут же выступает на спине и впитывается насквозь мокрым, липнущим к телу бельем. Тяжелее всего пулеметчику Генриху, с его здоровенной дурой М6 и четырьмя картриджами боепитания к нему. В довесок ко всему, Генрих перепоясан двумя запасными лентами. М6 – зверюга универсальная и неприхотливая. Жрет патроны и из герметичного картриджа, и через лентоприемник. В качестве небольшого послабления не ставлю Крамера головным. Больше я для него сделать ничего не могу.

– Внимание, отделение! – передаю я, стараясь говорить равнодушно и уверенно. – Лось-ноль хочет, чтобы мы вернулись до темноты. Увеличить мощность усилителей на одно деление. Ускорить темп! Шире шаг!

– Мать твою… – злобно шипят мои «Лоси», налегая на стволы.

Если телепатия реально существует, взводного сейчас вывернет наизнанку. Вместе со мной.

«Чох-чох». «Чох-чох». «Чох-чох». Мы прем напролом, словно маленькие танки. Преодолевая боль в натруженных ногах, с трудом разгибая мокрые спины. Заляпанные грязью и липким зеленым соком, в корке издохших насекомых, хрипло дышим, высасывая кислород из едва живых климатизаторов.

Через три часа, почти по графику, врубаемся в редколесье высоты восемь-восемь.

С мстительным удовлетворением докладываю взводному о прибытии в конечную точку маршрута. Это тебе за «Француза», сопляк.

Хотя просека, по которой непрерывно идут колонны тяжелой техники, совсем рядом, мы не слышим ничего, кроме неумолкающего птичьего гвалта. Высоту восемь-восемь обдувает легкий ветерок, остужая наши распаренные физиономии. Сушим ботинки и амуницию, любуясь потрясающим пейзажем девственного леса. Жаль, джунгли красивы только издали.

– Слышь, садж, разговор есть. – Трак надевает ботинки и поправляет шлем. Словно невзначай касается разъема брони.

– Сбрось пяток «мошек» и дуй во-о-он туда. – Я показываю сидящему рядом Калине на пальму с мохнатым кривым стволом, которая торчит на восточном склоне холма. – Кола предупреди, пусть страхует тебя. Гота смени. Следи за лесом.

Калине не хочется подниматься и идти на перетруженных ногах черт-те куда. И время Гота еще не вышло. Но приказ отдан, хрена рассуждать? Он подхватывает винтовку и топает вверх. Бурчит что-то под нос недовольно. Делаю вид, что не слышу.

Отключаю броню. Поворачиваюсь к Траку:

– Чего у тебя?

– Слышь, Француз, тебя в этот патруль не просто так сунули.

– Ага?

– Точно. Сам что, не видишь, мы тут как цуцики слепые, понт один. Херня это полная, а не патруль, они даже датчики еще не сеяли. Взводного вчера к комбату вызывали.

– Вчера?

– Помнишь, полосу шторма вчера проскакивали?

– Ну?

– Ты блевал пока в гальюне, я слышал, у него шлем открыт, я рядом проходил.

– И что?

– А то, они решают, что делать с тобой. – Он понижает голос. – Зря ты на телку эту забрался, Француз. Девка она видная, базара нет, только ты не первый день лямку тянешь. Сам знаешь, где можно конец мочить, а где узлом завязать. А у взводного зуб на тебя, так что смекай.

– Да ладно, дальше войны не пошлют, – отмахиваюсь я. – Тебе-то что? Сержантом станешь, ты кадровый. У «Лося» на тебя ничего нет.

– То-то, что война. Потому и решают. Так бы уже вышибли. А отделение твое – к херам собачьим мне такая радость. Мне на своем месте хорошо. Сам знаешь – «чистые петлицы…».

– Ладно. Спасибо тебе.

– Да брось, сочтемся. – Трак вгоняет разъем на место.