— За тысячелетнюю историю великого храма не было случая, чтобы кто-либо сумел бежать. Потому я оставляю твой вопрос без ответа как бессмысленный…

Настоятель ошибался: несколько десятилетий назад послушник Ху Вэйчуан из Кантона сумел убежать из знаменитой обители до окончания срока учебы. Его тоже привела сюда жажда мести. Он провел в Шаолине пятнадцать лет, трижды пытался пройти Коридор Смерти, но безуспешно: не мог одолеть зловредной тридцать второй статуи. Бежав, он расправился со своими обидчиками, однако в храм уже не вернулся, став учителем боевых искусств.

Умирая, Ху Вэйчуан доверил свою тайну нескольким друзьям, одним из которых был дедушка Хуа То. Старик передал секрет внуку.

Хуа То воспользовался тайными сведениями, доставшимися в наследство, чтобы попасть в храм. Правда, часть испытаний с годами менялась, но основные оставались в неприкосновенности. Второй раз он применил знания Ху Вэйчуана, когда его тело вошло в полную силу после излечения.

Однажды ночью, как только все легли, он пробрался в келью, где хранились приношения. Никто ее не сторожил: воровство в обители — дело неслыханное. То взял мешочек серебра на дорогу. Разделся догола, запихал одежду, деньги и несколько загодя припасенных рисовых колобков в небольшой кожаный бурдючок для вина, который очень туго затянул ремешком. Обвил и крепко закрепил вокруг пояса боевой бич сан-чьен-нен, цеп из трех коротких железных прутов, соединенных стальными цепочками. На конце первого прута имелась ременная петля для рук, третий завершался тяжелым шаром. Это было любимое оружие Хуа То, пригодное и для нападения, и для защиты и не занимающее много места. Кроме того, он положил в мешок несколько метательных шариков и звезд, отравленные иглы, кинжал чишоу, вздыхая, что не может взять побольше воинской снасти.

Из храма То выбрался, превозмогая отвращение, через канализационные трубы, которые несли свое содержимое в речушку, протекавшую у подножия холма. Ху Вэйчуан в свое время чинил их и обнаружил, что они достаточно широки для человеческого тела, никогда не заполняются грязной водой и нечистотами, не имеют решеток.

Отмывшись и оттерев тело песком, Хуа То натянул одежду и помчался ровным волчьим шагом, каким мог бежать много часов, по дороге, ведущей на северо-восток. Повернулся Ковш и склонилась к закату звезда Цэнь[101]— наступил рассвет. А Хуа То был уже в сотне ли от Шаолиня. В первом же городке купил съестных припасов на дорогу. Халат послушника избавлял его от необходимости иметь подорожную грамоту и другие документы, дающие право беспрепятственного проезда. Разбойников он не боялся, даже жаждал встречи с ними, чтобы испытать себя перед настоящим делом.

Днем и ночью, отдыхая только во время сна и коротких трапез, неутомимо и неуклонно, то бегом, то шагом, ориентируясь по Большому ковшу,[102]он двигался к Северной столице — Бэйцзину, как назывался Пекин в те времена.

Побитый на чужбине вернется домой, побитому дома некуда идти. Опровергая эту мудрость зулу, Мбенгу пробирался на солнечный восход с мечтой увидеть бескрайнее соленое озеро, белоокрыленные лодьи, меднолицых пришельцев и волосатых белых человекообезьян, каменные хижины высотой с баобаб.

Стала ли эта мечта главной целью его жизни? Ни в коем случае. Не так он был взращен, а ведь от воспитателей слишком многое зависит: когда корова жует даже сорную траву, теленок смотрит ей в рот.

У кого дети, у того счастье. Продолжение рода — наиглавнейший долг мужчины и женщины. Холостяк в деревне прозябает, он — раб общины, не может стать вождем, не считается мудрецом. Бездетный ему подобен.

Мбенгу уже имеет много детей в различных племенах. Когда-нибудь он заведет себе собственный крааль, станет патриархом клана. Но это потом. Женщины рожают мужчин. Тем предназначено выйти из чрева, чтобы не только бросать семя, но и творить великое. Герой умирает героем. Ему, Мбенгу, не удалось поднять кабанов — зулу из пыли, в которой те любят нежиться. Не судьба. Что ж, к судьбе надо относится с уважением, не роптать на нее. Удача — лучший талисман. Однако если человеку не везет, ему ничто не поможет. Приходится уходить. Хижина, где капает, лучше самой благоустроенной могилы.

А куда направить шаги? Когда дома больше нет маниока, следует искать его у соседей. Каждая неудача прибавляет ума. Он найдет другое племя и приготовит его к мфекане — а еще лучше сам начнет мфекане, чтобы другие не опередили его и не застали врасплох.

Мбенгу отличался от подавляющего большинства африканцев, для которых будущее вообще отсутствовало. Но и он особо не думал о грядущем, не торопил жизнь, наслаждался настоящим. И верил в себя. Ящерица, свалившись с высокого дерева ироко и ухитрившись не сломать себе кости, сказала: если даже никто другой не восхищается моим подвигом, я восхищена им сама.

Отчаянного путешествия — сотни километров через саванны, джунгли, и горы в одиночку — не перенес бы менее здоровый и неприхотливый человек. А Могучий Слон процветал, питаясь мясом убитых животных, травами, кореньями и плодами. Не брезговал и саранчой, жуками, слизняками, если вдруг долго не везло на охоте. Селений избегал. Реки, удостоверившись, что поблизости не подстерегает крокодил или водяная змея, переходил вброд, переплывал, привязав скарб к надутому кожаному мешку.

Когда ему наскучило одиночество и истомило воздержание, он похитил первую попавшуюся молодую женщину из попутного крааля. Вскинул на плечо и утащил, как леопард козу. Отбежав на безопасное расстояние, насытил плоть, взяв пленницу силой. Заставил идти с собой. Первое время связывал на ночь, чтобы не убежала или не ударила спящего копьем. Потом спутница поняла, что не сумеет сама ни вернуться в родные места, ни выжить одна в дикой местности. Смирилась. Если тебя преследует слон, ты взберешься и на колючее дерево.

Мбенгу не обижал ее, досыта кормил, работой, сверх обычных женских трудов, не обременял, и пленница привыкла к нему, стала считать себя любимой и нужной. Но когда она забеременела и не могла продолжать путь. Могучий Слон оставил ее у встречного селения, а себе позже выкрал другую молодку. И поступил с ней точно так же.

Впрочем, женщины нужны были ему ненадолго — для утех. Он не скучал и наедине с собой.

Взгляд из XX века

Мбенгу делал немыслимое для любого нгуни — жил в одиночестве, вне общины, в отрыве от родины. И не только для нгуни — для любого члена племенного сообщества. Даже в просвещенной античной Греции остракизм, изгнание из полиса, приравнивался к смертной казни. Сократ, представший перед таким выбором, предпочел смерть.

До сих пор родные места для африканца — не просто какая-то территория, а мать, младшая по сравнению со всей землей. Она даже имеет свою физиологию и анатомию. Каждая гора, река, селение, поле — определенные части тела матери-родины, назначения и названия которых известны лишь вождям и жрецам. Тайну бережно хранят от врагов и вообще посторонних. С родной землей неразрывно связан и культ предков, пронизывающий быт, мораль и нравственность обитателей Африки. Незримой пуповиной прикреплен чернокожий к своей малой родине, и его самое страстное желание (как, кстати, у китайцев и других южноазиатских народов) — быть похороненным именно там, где родился.