Наконец, принцип Златовласки помогает направлять политическую дискуссию о национальной безопасности. В Соединенных Штатах противоречие между гражданскими свободами и их ограничениями обострилось после терактов 11 сентября, когда закон о борьбе с терроризмом и методы массовой слежки, применяемые АНБ, обеспечили властям беспрецедентно высокий уровень контроля над гражданами. Эти меры вызвали горячую дискуссию. Сторонники утверждают, что расширенные возможности слежки необходимы для защиты страны и ее граждан от терроризма. В свою очередь, их критики настаивают, что расширение прав государства основано на переоценке террористической угрозы, а права и свободы граждан при этом подвергаются неоправданным ограничениям.

Разумеется, вся сложность в том, чтобы укрепить безопасность без ущерба для гражданских свобод. Это резонансная проблема и для других стран мира. «И безопасность, и свободы жизненно важны для благополучия нашей страны. Поэтому мы обязаны всегда быть начеку. На фоне изменения в обществе и обстановке мы должны постоянно и напряженно думать о том, как обеспечить нашу безопасность и защитить наши свободы», – говорил будущий британский премьер Дэвид Кэмерон, выступая в 2006 году в Центре политических исследований. Как и в других сферах жизни, достижение компромисса в этих вопросах, то есть золотой середины между жесткостью и свободой, может помочь нам продвинуться к достижению большего благополучия страны. Проблемы появляются, когда общества слишком сильно смещаются в какую-то одну сторону: например, когда перед лицом опасности страна становится на путь тоталитаризма и несоблюдения гражданских прав или же когда разгул беззакония в относительно свободной стране приводит к вспышке насильственных преступлений.

У каждой культуры может быть собственное оптимальное соотношение жесткости и свободы, обусловленное требованиями среды. Ясно одно: крайние степени жесткости или свободы не приносят пользы обществу. Осознав действенность принципа Златовласки, правительства и граждане смогут лучше противостоять подобному развитию событий.

В январе 2011 года мир ошеломленно наблюдал, как сотни тысяч египтян творят революцию в своей стране. Протестующие всех возрастов, политических взглядов и религиозных убеждений собрались на главной площади Каира, чтобы потребовать смещения президента Хосни Мубарака и демонтажа авторитарного режима, правившего страной на протяжении тридцати лет. В числе лозунгов, которые скандировали митингующие, были «Нелегитимен!» и «Долой Мубарака!». Для усиления шума и трансляции своего бунта на весь мир они широко применяли социальные медиа. «Для назначения протестных акций у нас есть Facebook, для координации – Twitter, а для вещания на мир – YouTube», – пояснил один из протестующих – в твите, конечно же. Активисты не сдавались, невзирая на несколько жестоких стычек между полицией и демонстрантами, сотни погибших и тысячи раненых. После восемнадцати дней протеста авторитарный режим Мубарака рухнул. Мечта египтян о новой власти наконец-то реализовалась.

Однако очень скоро эта мечта обернулась кошмаром. Мухаммед Мурси – первый в истории Египта руководитель, избранный демократическим путем, занялся самоуправством и присвоил себе диктаторские полномочия. В июне 2014 года его сместили военные, и к власти пришел очередной жестокий диктатор – Абдул-Фаттах ас-Сиси. По оценке правозащитных групп, в 2017 году в египетских тюрьмах томилось около 60 тысяч политзаключенных – в десять раз больше, чем во времена Мубарака. Были приняты новые законы, запрещающие протесты, а ас-Сиси наделил себя абсолютной властью подавлять любую критику.

На первый взгляд, полный разворот Египта обратно к диктатуре кажется необъяснимым. Как мог народ, с такой надеждой и энергией объединившийся для свержения жестко авторитарного президента, в итоге оказаться под властью еще более деспотичного правителя?

Многие социальные потрясения современного мира – и «арабская весна», и ИГИЛ, и нарастание популизма в политике – отчасти объясняются структурным напряжением, идущим от противоречия «жесткость – свобода». Хотя у каждого из этих сдвигов есть собственные уникальные составляющие, все они наглядно свидетельствуют об элементарной истине: люди жаждут порядка в обществе. Встретившись с беспорядком и безнормием – то есть став чрезмерно свободными, – они отчаянно тоскуют по защищенности и предсказуемости. Авторитарные лидеры оказались готовы разгребать культурные последствия и удовлетворять всеобщую потребность.

Можете назвать это культурным реваншем, но сама дилемма «жесткость – свобода» так или иначе является непреложным фактом нашего существования. Сила социальных норм будет одной из ключевых составляющих нашего ДНК столь же долго, сколько будет существовать человечество. Часть этого культурного кодекса гласит, что в ответ на крайнюю степень свободы люди тянутся к жесткости, и наоборот. Понимание связи между соотношением «жесткость – свобода» и геополитическими событиями позволит нам не только лучше предвидеть глобальные тренды, но и создавать разумные в культурном плане средства для управления ими.

Принцип Златовласки выявляет проблемы, вырастающие из крайностей культур. Избыточная жесткость сковывает нашу автономность, но избыток свободы может порождать хаос. Пагубны обе эти крайности.

Притом что страны, расположенные ближе к краям культурного спектра, в принципе сильнее подвержены радикальным изменениям, резкие развороты Египта от жесткости к свободе и обратно выглядят особенно драматичными. Сместив Мубарака и покончив с десятилетиями жестокого режима, население Египта пришло в полный восторг. Мужчины, женщины и дети всех возрастов плясали на улицах, скандируя «Египет свободен, хвала Аллаху!». Лидер оппозиции Мохаммед эль-Барадеи заявил: «Впервые в истории Египет получил возможность стать демократической свободной страной… ощущать достоинство и свободу». «Я чувствую, что с меня как бы сняли наручники и вынули кляп изо рта», – радовался демонстрант Мустафа Саед.

Однако очень скоро стало очевидным, что Египет идет к хаосу, а не к свободе. Хотя жизнь в Египте была тяжелой и при Мубараке (инфляция составляла 12 %, а безработица – 10), но спустя несколько месяцев после его свержения страна оказалась на грани разрухи. Рост ВВП практически прекратился, золотовалютные резервы сократились больше чем на 10 миллиардов долларов, а к декабрю 2011 года индексы фондовой биржи упали более чем на 40 %. 44 % египтян жили за чертой бедности или в непосредственной близости от нее. «Арабская весна» была в шаге от превращения в экономическую зиму.

Гибла не только экономика Египта – разрушались и его социальные нормы. За три месяца, последовавшие за отставкой Мубарака, преступность в стране подскочила на ошеломляющие 200 %. Присутствие сил полиции существенно снизилось, что повлекло за собой рост числа случаев массовых беспорядков и похищений людей. «Конечно, все мы были очень рады. И, разумеется, это был праздник. Весь мир наблюдал за происходящим в Египте. Мы были невероятно горды собой. И что потом? Египтянам пришлось вернуться к обычной жизни, которая стала значительно труднее, чем прежде… Народ устал от революции», – писала журналистка Габриэль Хабаши спустя восемь месяцев после свержения Мубарака.