Вот дура! Разве не научило меня вчерашнее сидение в погребе, что нельзя, нельзя оставлять ключи в замках!

Вот, кстати, о вчерашнем сидении. Не Максвелл ли запер меня в погребе?! Он что-то искал в доме, потом прибежала Жани и спугнула его. Но он явился сегодня, чтобы закончить начатое.

Не исключено. Ведь прозвище этого типа, как мне сообщила Николь, «Король старьевщиков»!

Мне без разницы, что он ищет и что хочет стащить. Я не собираюсь грудью бросаться на защиту брюновского антиквариата! Я хочу одного: как можно скорее выбраться из этого дома! Вчера Максвелл хладнокровно запер меня в погребе, а что он сделает сегодня, если я, на беду, попадусь ему на глаза, живая и здоровая помеха?!

И еще вопрос: один ли он прибыл из Парижа? А что если в кильватере притащился мой старинный дзержинский знакомый?!

Я со страшной скоростью одеваюсь (хорошо еще, что заблаговременно сложила на стуле чистую одежду!) и, чуть касаясь ступенек, слетаю на первый этаж, выскакиваю на террасу.

Внизу, у ворот своего дома, стоит Клоди, которая болтает с каким-то очень плотным, высоким, загорелым мужчиной.

– О, привет, Валентин! – радостно машет мне Клоди. – Вы не знакомы с Жильбером? Это сосед Николь, муж Жаклин.

Я смотрю на Жильбера. У него такой горбатый нос, словно в прошлой жизни обладатель его был птицей… например, вороном. У него волосатые руки и ноги, что придает ему еще более свирепый облик…

Вот только грабель в руках нет!

Итак, шарился по саду Жани именно Жильбер. Или у них и впрямь настолько близкие отношения, что она призналась ему в убийстве Лоры, или он явился отыскать улику по собственной инициативе.

И так хорошо, и этак неплохо. Одно и в самом деле радует: я его в том саду видела, а он-то меня – нет! Значит, во мне никакой опасности не чует. Хоть его можно не бояться.

Однако давненько я не видела в обращенных ко мне глазах такого клинического изумления, какое наблюдаю в глазах Жильбера!

– Ва-лен-тин?.. – переспрашивает он, натурально заикаясь. – А где Николь?

– О, она уехала, – машу рукой на манер булгаковского Фагота. – Еще вчера утром! Она, знаете ли, уже давно в Париже!

– Но как же?.. – продолжает активно недоумевать Жильбер. – Час назад я видел ее на крыльце. Я поздоровался с ней, и она ответила…

– Это была я, – признаюсь стыдливо, что ввела в заблуждение хорошего человека. – Я тут траву полола.

– Вы?! – Глаза Жильбера, и без того очень яркие и выпуклые, просто-таки готовы вылезти из орбит. – Но я решил… я потом посмотрел в щелочку, машины в гараже нет… Я решил, что Николь закончила работу и уехала в Нуаер или Тоннеруа в магазин. Поэтому я… Я думал, что никого…

Тут он, такое впечатление, спохватывается и замолкает на полуслове.

Однако сказанного вполне довольно, чтобы понять: Жильбер огорчен не только тем, что я – не Николь, но прежде всего тем, что в доме, который он считал пустым (даже в гараж в щелку заглядывал, проверял, на месте ли машина хозяйки!), кто-то оказался.

Интересно знать, почему он просто-таки убит этим открытием?

И вдруг я понимаю почему. Да ведь Максвелл перелез через стену, которая отделяет двор Брюнов от двора Жильбера и Жаклин! Значит, это Жильбер привез сюда Максвелла. И уверил его, что можно безопасно пробраться в дом соседей, ибо хозяйки нет!

Итак, это все одна шайка: Жильбер с его граблями и страстью прятать улики, Максвелл, любитель форсировать чужие заборы, – и третий. Самый страшный, самый опасный!

У Клоди вдруг делаются большие-пребольшие глаза. Она смотрит куда-то мне за спину, и, кажется, я догадываюсь, кого она там видит…

Оборачиваюсь с обреченным видом.

Так и есть!

– Привет, – говорит он. – Будьте так любезны, дорогая, осчастливьте меня: поставьте автограф на этой книжечке.

Он протягивает мне покетбук в бумажной обложке. Это книжка, которую я захватила с собой из дому, а потом привезла и в Мулян. Детектив Алены Дмитриевой «Любимый грех». К детективной литературе, по-моему, это практически не имеет отношения, но читать до смерти интересно.

– Я… не понимаю, – бормочу я, завороженно глядя в темные, насмешливые глаза Максвелла. – Почему вы просите меня подписать это?

– Но ведь вас зовут Алена Дмитриефф, если не ошибаюсь? – вскидывает Максвелл свои четко вырисованные брови. – Полагаю, вы автор этой книги? Видите, тут написано: А-ле-на Дмит-ри-ефф! – Он произносит по складам, будто имеет дело с дурой неграмотной, да еще тычет в обложку отлично наманикюренным ногтем.

– Какая Алена? – подает голос Жильбер. – Мадемуазель зовут Валентин. Она подруга Николь. А Николь еще вчера уехала в Париж. Так что… так что ты зря ее искал в доме. Кстати, медам, позвольте представить моего друга Максвелла Ле-Труа.

Ага, налицо не слишком-то ловкая попытка объяснить мне и оторопевшей Клоди, почему из дома Брюнов с хозяйским видом вышел какой-то мсье. Типа он искал Николь, ну просто с ног сбивался!

– Значит, все-таки Валентин, – произносит Максвелл, задумчиво глядя на меня. – Ну что ж. Прошу простить, мадам, – галантно кивает он Клоди. – Извини, Жильбер. Но мне срочно нужно поговорить с этой… особой.

С этими словами он хватает меня за плечо, втаскивает в дом и бесцеремонно захлопывает за собой дверь.

Не отрывая от меня мрачного взгляда, он нашаривает торчащий в скважине ключ и резко поворачивает его. Теперь мы заперты изнутри.

И вдруг перед моими глазами вспыхивает видение. Распахнутая дверца красного «Рено»… скорчившаяся на заднем сиденье фигурка мертвой Лоры…

Да, теперь я убеждена, что это была именно Лора! И я совершенно точно знаю, кто ее убил.

Не Жани. Не Жильбер.

Вот этот человек, который стоит сейчас передо мной.

Мгновение я смотрю в его глаза, а потом их вдруг начинает затягивать какое-то марево. Я качаюсь, но чьи-то руки подхватывают меня. Мне холодно. Мне невыносимо холодно. Наверное, Максвелл опять затолкал меня в погреб! И теперь-то мне уже не выбраться!

А впрочем, мне уже почему-то все это безразлично…

14 января 1921 года, Константинополь. Из дневника Татьяны Мансуровой

Погода то теплой осени, то холодной весны. Иногда выпадают совершенно летние дни. Воздух прозрачен, отчетливо видны дали с громоздящимися на склонах домами, траурные кипарисы, благостный, ласкающий воздух… А то вдруг налетит пурга, выпадет снег, и на улицах русские начинают играть в снежки. Эти снежки в Стамбуле производят такое же впечатление, как если бы самоеды швырялись ананасами!

Иногда ка-ак разразится все разом: дождь, снег, град, гром, молния – точно бы небо дает наглядный урок по космографии.

Однако Рождество выдалось редкостно сияющим и солнечным. Праздник мы встречали у его высокопревосходительства барона Врангеля на «Лукулле». Эта яхта, которая на синей глади Босфора кажется барской игрушкой, некогда звалась «Колхида» и принадлежала русскому послу в Турции, а потом была переименована в «Лукулла» и стала штаб-квартирой его превосходительства. С докладами все ездят на «Лукулл», некоторые совещания проводят тут же. Если мой муж не в редакции, значит, на «Лукулле», потому что барон любит его газету и считает нужным держать ее в курсе некоторых событий, да и сам многое узнает от Максима и его корреспондентов. Отсюда главком ведет свою борьбу, пытается отстаивать целостность армии перед союзным командованием.