— Это безумие, — прошептала я.

Ещё какое-то время он смотрел на меня, затем склонился к моим губам. Он целовал меня жадно, страстно. Я чувствовала, как его пальцы уверенно одну за другой расстёгивают пуговицы на моей лёгкой шифоновой блузке, как его руки бесстыдно ласкают мою грудь, как он целует мне шею. Всем своим естеством я ощущала его необузданное желание, его первобытную мужскую силу и покорялась ей. Когда его ладонь коснулась моего колена и медленно начала скользить по бедру, неожиданно для себя самой срывающимся полушёпотом я вдруг произнесла:

— Может, поднимемся ко мне?

Марк посмотрел на меня и кивнул. Мы вышли из машины и окунулись в бледно-голубые зыбкие сумерки. В лицо дохнул прохладный ветерок, и я вдруг поняла, что блузка на мне расстёгнута. Я стыдливо запахнула её, заметив на себе неодобрительный взгляд проходившей мимо пожилой дамы, которая, осуждающе хмыкнув, вздёрнула нос, подобно своему коротколапому рыжему, визгливо потявкивающему шпицу, преданно семенящему рядом. Я устремилась к подъезду, Марк нагнал меня уже возле двери и крепко прижал к себе:

— Ты чего так припустила?

— Люди смотрят.

— Ну и пусть смотрят. Какое нам до них дело?

Я растерянно пожала плечами.

— Неудобно же.

— Ты всё такая же застенчивая недотрога… Хотя нет, — его глаза рассмеялись, — теперь только застенчивая и лишь на людях.

Раньше его слова заставили бы меня устыдиться своего поведения, и я тут же раскаялась бы в содеянном и, скорее всего, сбежала. Но теперь эта бесцеремонная, пошлая шутка Марка не только показалась мне смешной, но и взбудоражила воображение. Мне понравилось это новое ощущение свободы, граничащее с пороком. Я чувствовала себя распущенной, и это мне нравилось. Я рассмеялась звонко, весело и дёрнула на себя дверь. Мы вызвали лифт, и Марк вновь принялся меня целовать. От его прикосновений и упоительно терпких поцелуев я теряла связь с реальностью и забывала обо всех нормах и правилах приличия, так усердно прививаемых мне с детства. Лифт звякнул, двери медленно открылись, на мгновение мы оторвались друг от друга, и я увидела порозовевшее, сконфуженное лицо своего долговязого, вечно небритого и угрюмого соседа, который, не смотря на смущение и стремление не встречаться со мной взглядом, не мог сдержать улыбки. Я растерянно кивнула в знак приветствия, быстро отвернулась и проскользнула в лифт.

— Боже, как стыдно, — прошептала я, закрывая лицо руками и заливаясь смехом.

— Твой сосед?

— Да.

— Думаю, сегодня ты приобрела ещё одного поклонника в лице этого высокого паренька. Мужчинам нравятся девушки, в которых есть хоть капля безумства.

— Перестань, — смеялась я, — теперь я даже в глаза ему взглянуть не смогу.

— Отчего же? А в прочем, даже если ты теперь перестанешь с ним здороваться, он всё равно будет тебя боготворить.

— Неправда. Ты просто смеёшься надо мной.

— Я и не думал смеяться.

Лифт остановился. Мы вошли в полутёмный подъезд. В соседней квартире громко смеялись дети, слышалась их весёлая возня и крики. Я достала ключи и, дважды провернув замок, открыла дверь.

Мы прошли внутрь. Не включая свет, Марк обнял меня за талию, прижал к себе и толкнул дверь ногой, она с шумом захлопнулась. Моё сердце стучало так громко, что казалось, его удары гулким эхом отражаются от чернично-синих стен погруженной в сумерки квартиры. Его руки бесшумно скользнули под мою всё ещё расстёгнутую блузку. Я с наслаждением отдалась его прикосновениям, и моё трепещущее тело охватило нестерпимое сладострастное желание. Меня влекло к нему так сильно, что я не могла дольше сдерживать этот порыв. Цепко ухватившись пальцами за его рубашку, я резко рванула её в стороны. По полу покатились мелкие, неразличимые в темноте пуговицы.

— Ты ещё та дикарка, — прошептал Марк.

Быстрым движением я сбросила блузку со своих тоненьких плеч. Скользнув по спине, она бесшумно упала на пол. Марк сделал то же. Мы стояли так близко друг к другу, ощущая тепло и лёгкую вибрацию обнаженной кожи. Я коснулась его бронзово-чёрной груди. Под моими пальцами вздрогнули и напряглись крепкие, словно отлитые из стали, мышцы. Лаская пальцами его плечи и жилистые, будто сплетённые из железных жгутов, руки, я подняла глаза и встретилась с его пылающим взглядом. Он подхватил меня на руки и понёс в спальню.

Безучастный длинношеий уличный фонарь выплёскивал в незашторенные окна пригоршни оранжевого света. Он разливался по полу и стенам огромными квадратными бликами, смешивался с пепельной темнотой и растворялся в безмолвии ночи. За окном в бездонной глубине неба тонкий стан молодого месяца, выгнувшись грациозной дугой, обнимал серебряными рогами смущенно поблёскивающую розовощёкую звезду.

Когда я проснулась, Марка уже не было. В окно лился мягкий утренний свет и нестихающий шум беспокойного города. Где-то вдалеке сигналили автомобили, весело позвякивали трамваи, завывали лихие беспечные мотоциклы. По небу скользили тучные белокипенные облака, подгоняемые неугомонным ветром. День обещал быть погожим и тёплым. На часах было без пяти минут девять.

«Неисправимая соня, — упрекнула я себя, но через секунду благодушно улыбнулась, — После такой ночи это простительно».

Я захихикала, повернулась на бок и, подтянув одеяло к носу, закрыла глаза, оно всё ещё пахло Марком. По телу пробежала приятная дрожь сладкого воспоминания. Его сильные руки будто до сих пор касались моего тела. Ещё несколько секунд я нежилась под одеялом окутанная упоительной негой, затем отбросила его, вскочила на ноги, потянулась и босиком на цыпочках скользнула на кухню. На столе лежала записка. Я быстро схватила её и с жадностью принялась читать выведенные аккуратным скорым почерком слова.

Здравствуй, родная!

Ты так сладко спала, что я не посмел тебя разбудить. Прости, что ушёл не попрощавшись. Эта ночь была волшебной, незабываемой…

Я вспыхнула, по телу вновь пробежала дрожь. Улыбнувшись своему смущению, я снова обратилась к письму.

Я опьянён любовью и сегодня, верно, буду похож на сумасшедшего, который улыбается и смеётся совершенно невпопад. Люблю тебя…

Твой М. Г.

Я сложила тонкий листок пополам и поднесла к губам, затем, словно спохватившись, весело рассмеялась и отбросила его в сторону. Я была счастлива. Мне нравилось быть предметом страсти и обожания мужчины и мне понравилось принадлежать ему. Это чувство казалось наваждением, безумством, оно полностью поглощало меня, всё сильнее затягивая в бурный водоворот запредельных ощущений. Мне хотелось снова и снова припадать к источнику неукротимой, безудержной страсти и пить до опьянения. Иногда откуда-то из глубин сознания прорывался растревоженный голос совести, мнением которой я так беспечно пренебрегла. Он отчаянно пытался пробудить во мне чувство вины, пороча и укоряя за легкомыслие, но я решительно отвергала его нападки, повторяя, словно молитву, одни и те же слова: «Я хотела этого, мы оба этого хотели, и нам было хорошо. Я не обязана жить по чужим правилам. Я свободна». И голос умолкал, обижено прячась в обветшалую, растрескавшуюся раковину запретов и норм, за ненадобностью заброшенную в дальний угол.