Сегодня хозяин одного из лучших домов в этой стране сказал мне, что самая долгая исповедь длится не более четырех минут. Если священник не удосуживается задать даже общие вопросы, тем хуже для него. Тогда ему ничего не говорят.

Когда однажды я удивился необычайной легкости такого предприятия, а еще больше – неизменно совершающемуся после этого причащению, князь Г. ответил мне в самый разгар обеда: «Все это – совершенно необходимая формальность. Впрочем, если есть на самом деле что-то слишком серьезное, то им об этом не говорят».

Прошлым летом одного батюшку (человека духовного, но сильно подверженного винопитию) позвали к умирающему причастить его перед смертью. Священник был пьян. Он тут же отправился в путь, но по дороге потерял Святые Дары.

Все это произошло во владении и на глазах одной весьма почтенной дамы, которая мне это и поведала. Кроме того, она добавила, что архиерей, в подчинении у которого этот священник находился, не отважился сообщить о случившемся Синоду, полагая, что в таком случае этому священнику наверняка придется расстаться с его саном, а он как-никак отец семейства, который не имеет возможности заработать на жизнь ни чем иным, кроме нынешнего ремесла.

Иногда русские помещики устраивают в своих владениях нечто наподобие театра и заставляют играть в нем своих камердинеров и лакеев, а если недостает какого-нибудь актера, то и приходского священника.

«В настоящее время в одном из моих имений разыгрывают те самые скабрезности, которые играют здесь на театре. Главный актер – наш священник» (граф Сергей Румянцев). На то удивление, которое я ему выразил, он ответил:

– А что прикажете делать, если нам иногда приходится поколачивать их?

– Но позвольте, какое же Вы имеете право? – спросил я.

– Да, конечно, этого нельзя делать, но это делается.

…Вся армия, генералы, офицеры, солдаты – все всегда причащаются. Назначается день какой-либо Постной недели (так же, как день проведения парада), в который первый и второй полковые батальоны пойдут в церковь (два раза в день), в парадной форме, но без оружия, с офицерами во главе. В день принятия исповеди их разделяют на группы по тридцать человек в каждой. Встав перед такой группой, священник восклицает:

– Во время поста вы вместо елея смазывали себе голову обычным маслом, а также совершали много других грехов.

– Господи, помилуй! – раздается в ответ, после чего священник произносит формулу отпущения, затем подходит вторая группа, потом третья и т. д., а на следующий день совершается общее причащение. За исповедь и причащение солдаты ничего не платят священнику, но все остальные должны платить. Один из наших слуг был на исповеди; а потом кто-то из наших пансионеров спросил его:

– Завтра мы идем причащаться, ты пойдешь с нами?

– Я не могу, – ответил он.

– Почему?

– У меня только рубль, поп сказал, что его я должен ему за исповедь, а еще один рубль за причащение, но у меня нет больше денег.

– Ну что ж, тогда ты с нами не пойдешь.

* * *

О. Анджолини решил отремонтировать церковь при нашей коллегии в городе Витебске и сделал из нее подлинное чудо. В его распоряжении находился подрядчик по строительным работам, человек весьма умный, который попросил священника отпустить его к семье, обещая вернуться в конце шестой недели. Он уехал и не вернулся. Через год или два о. Анджолини отправился в поездку и остановился в одном большом поселении. Однажды, прогуливаясь, он увидел вдали православного священника: длинные волосы, ниспадающие по плечам, роскошная борода, подрясник, перехваченный поясом, а поверх его – ряса с широкими рукавами (зеленая, красная или фиолетовая – не важно: каждый священник выбирает цвет по своему вкусу), в руках посох. Все его одеяние, очень красивое, источало строгое величие. Поравнявшись с о. Анджолини, священник снял свою широкополую шляпу и приблизился к нему с видом старого знакомого.

– Вы не узнаете меня? – спросил он.

– Нет.

– Я ваш бывший подрядчик.

– А теперь вы священник?

– Да.

– Как так?

– Когда я приехал к своей матушке, священник в нашей деревне только что умер, и мой хозяин, здешний помещик, помня о том, что я довольно хорошо знаю церковно-славянский язык, послал меня к епископу с письмом и тремястами рублями на мое рукоположение, и вот теперь я священник здешнего прихода.

…Русские священники, по-видимому, не испытывают большого почтения к Святым Дарам.

Время от времени к иезуиту о. Анджолини, духовно окормлявшему итальянцев Петербурга, приходил в гости один русский священник. Однажды зимой он пришел к нему в шубе, подбитых мехом сапогах, которые были надеты поверх других, и в медвежьей шапке, как и принято в этой стране. В передней он оставил все это убранство и вошел в кабинет к о. Анджолини. Когда визит завершился, он снова надел все это на себя, но позабыл меховые сапоги. Через некоторое время о. Анджолини вышел в переднюю и увидел эти сапоги, стоявшие в углу. Он осмотрел их и в одном сапоге обнаружил свиток. Это была большая русская епитрахиль с карманом, в котором он увидел Святые Дары: вероятно, священник нес их какому-нибудь больному или от него. О. Анджолини был сильно озадачен. Что делать? Он нашел для епитрахили более достойное место, а вечером, когда его гость пришел за своими сапогами, он сделал ему наставление, которое тот воспринял со смехом.

– Я совсем не хотел идти к вам в епитрахили, – сказал он. (Надо отметить, что она напоминает монашеское одеяние кармелитов, но ниспадает только спереди, а вверху имеет отверстие, через которое ее и надевают.)

– Я свернул ее и положил в сапоги, а потом и забыл об этом.

– Но ведь там лежали Святые Дары.

– Ну да так что ж из того? Всего доброго.

* * *

Не стоит слишком удивляться, узнав, что русские несильно уважают своих священников. В Полоцке господин де Кристин рассказывал мне о том, как граф Марков обходится со своими батюшками и как он причащается.

Хотя русское дворянство не соблюдает многочисленных постов, установленных в их Церкви, тем не менее в течение трех дней, предшествующих исповеди и причащению, дворяне постятся, и в дом два раза в день приходит священник, чтобы совместно читать принятые в таком случае молитвы. Однако некоторые благочестивые русские совершают эти молитвы в церкви.

Священник приходил в понедельник на Страстной неделе, а также в последующие дни, но так как священников никогда не принимают в салонах (кроме протопопов и монахов), он оставался в прихожей с прислугой, потому что граф еще не пришел из часовни. Хозяева не вышли на совершение молитв, и на протяжении двух часов батюшка попеременно молился, пил водку и болтал с прислугой, а потом ушел.

Наконец наступает вечер среды, время исповеди. У графа собрались гости, до двух часов играли в карты, а потом дворецкий объявил, что господин зовет к ужину (потому что граф никогда не был женат). Кончили играть, граф подал руку какой-то даме, и, когда они через переднюю шли в столовую, он сказал ей: «Прошу прощения, мадам, но мне надо сказать два слова его преподобию». Они останавливаются, граф достает из бумажника двадцать пять рублей (в ту пору это составляло пятьдесят франков) и, протягивая их священнику, громко говорит: «Ваше преподобие, это за мои грехи, как в прошлом году». Поп взял деньги и начал читать формулу отпущения грехов, а когда закончил, граф уже снова держал даму под руку.